Ваши отклики (предложения, рассказы, замечания, вопросы и пр.) Вы можете присылать по адресу: 393533, Тамбовская область, Ржаксинский район, село Протасово, Андреевой Елене Александровне; e-mail: alenkaandreewa@yandex.ru 

Если Вы пришлете нам информацию для данного сайта, то она будет размещена в соответствующих разделах от Вашего имени. В случае, если это будет документ, желательно, чтобы был указан его первоисточник. Ваши размышленеия, вопросы, замечания и пр., касаемые темы, рассматриваемой на данном сайте, мы опубликуем на этой странице «ОБРАТНАЯ СВЯЗЬ». Будем рады Вашим письмам.

Отзыв

на работу учителя начальных классов филиала МБОУ Ржаксинской СОШ №2 имени героя Советского Союза Г.А. Пономарева в с. Протасово

Андреевой Елены Александровны

 Андреева Елена Александровна, являясь учителем начальных классов одной из первых, в Ржаксинском районе, приняла участие в региональной акции «Восстановление духовно-исторической памяти». Актуальность ее работы обусловлена социально-педагогической потребностью в решении задач духовно-нравственного просвещения и воспитания школьников.

Методологической основой работы Елены Александровны являются принципы историзма и научной объективности, предполагающие рассмотрение любого исторического явления, в том числе и историю утраченного храма Рождества Пресвятой Богородицы в селе Протасово.

Актуальна также в работе и проблема источников, совершенствование методики их исследования. Наряду с историческими, архивными документами научной и научно-популярной литературой учителем использовалась справочная информация, Интернет — источники, воспоминания очевидцев и др.

В работе использован ряд исследовательских методов:

— проблемный метод, позволивший выделить основные направления исследования;

-метод конкретного анализа, предполагающий исследование исторических явлений с учетом условий их возникновения и взаимовлияния, расширение проблематики, появление новых, ранее не освещавшихся тем, условия формирования новых идей, и т.д.;

— метод сопоставительного анализа, позволяющий сделать выводы и заключения на основе изученных документов;

— анкетирование, давшее возможность изучить мнение местных жителей.

Еленой Александровной создан Интернет-ресурс, посвященный освещению реализации основных этапов Акции и ее широкому обсуждению, опубликованы статьи об утраченной святыне села Протасово в местной газете «Знамя Труда».

Организована работа волонтерского отряда по уборке бытового мусора на месте разрушенного храма Рождества Пресвятой Богородицы в селе Протасово.

По инициативе учителя и с помощью местной общественности изготовлен и установлен поклонный крест и мемориальная табличка на месте разрушенного храма Рождества Пресвятой Богородицы в селе Протасово.

Андреевой Е.А. проведен ряд экскурсий к памятному месту села, который внес вклад в становление гражданской позиции детей.

На сегодняшний день, духовно-нравственное воспитание не может быть представлено отдельными уроками в учебном процессе. Решение проблемы духовно-нравственного воспитания заключается не в отдельно отведенных часах, а в создании духовной атмосферы в целом, которая бы способствовала духовному становлению личности ребенка, пробуждала в нем желание делать добро.

 Старший методист ТОГБУ

«Межрегиональный центр

возрождения духовно-нравственного

наследия «Преображение»                                                   

  Е.В. Коровина

 08.01. 2015г.

(Тел.: 8(4752)71-30-59

http://nasledie.68edu.ru/

http://metodika.68edu.ru/

centr-tmb@yandex.ru )

Плач души

 Угасла святыня, исчезла с земли,

Оставив лишь боль у народа в груди.

И плачет душа: «Где та вера в Христа?

Он кровью своей искупил все грехи.

Вы, люди, проснитесь, в безумии Вы.

Потомкам своим вы не дали взглянуть,

А просто сломали, отрезали путь.

Пытались вы сами возвысить себя,

Но злобу всегда победит доброта.»

Не видеть нам больше уж ту красоту,

Но слава Христу у нас на усту.

И был нам послан батюшка выше с небес

И слышит земля: «Христосе Воскрес!»

Сбросятся цепи, окрепнет душа.

Своим рождеством ты творишь чудеса.

И Господу слава, слава Тебе,

Что чистые мысли у нас в голове.

Слава Отцу и Слава Христу.

И матери Божьей слава у нас на усту.

(автор пожелал не указывать его)

 Читайте ниже рассказ, присланный правнуком священнослужителя Викторова Александра Андреевича, прослужившего в храме Рождества Пресвятой Богородицы 53 года.

Н.Н. Семенов

ВИКТОРОВЫ

Часть первая 

ДНЕВНИКИ МОЕГО ДЕДА              Стр.

Предисловие ………………………………………………………………..2

1. Протасово. Прадед Александр Андреевич ………………………..3

2. Из тетрадей дедушки Фёдора Александровича.

Детство и обучение грамоте …………………………………………….6

3. Дед Фёдор Александрович. Начало пути ………………………………8

4. Граф П.С. Строганов …………………………………………………….14

5. Школа …………………………………………………………………….17

6. Косовы. Женитьба дедушки Фёдора Александровича

на бабушке Екатерине Александровне …………………………………19

7. Александровка ……………………………………………………………22

8. Дед, сад и хозяйство ……………………………………………………..26

9. Поездка в Протасово ……………………………………………………..29

10. Житьё-бытьё …………………………………………………………….31

11. Друзья, родные, знакомые ………………………………………………нет главы

12. Регент хора. Праздники …………………………………………………38

Челобитная ……………………………………………………………….45

 Часть вторая

ВЗРОСЛЫЕ ДЕТИ

1. 1905 год …………………………………………………………………..46

2. Переезд. Серединовка. Карай-Салтыково ……………………………..47

3. В духовной семинарии ………………………………………………….49

4. Епархиальное училище ……….…………………………………………51

5. Учительницы …………………………………………………………….53

6. Мосоловка ………………………………………………………………..55

7. Дядя Саша ………………………………………………………………..58

8. Дядя Алеша ………………………………………………………………60

9. Рассказ дяди Володи ……………………………………………………..63

10. В Москве у Марии Владимировны ……………………………………67

11. Рассказ мамы Наташи …………………………………………………..69

12. Рассказ дяди Сережи ……………………………………………………71

Послесловие ……………………………………………………………..73

 Часть первая

ДНЕВНИКИ МОЕГО ДЕДА 

Предисловие

            Мой, наш  дедушка, Федор Александрович Викторов, прожил 80 лет и умер в 1938 году в Тамбове от воспаления легких. 31 год проработал он учителем сельской школы, 6 лет певчим и 25 лет регентом церковного хора, 6 лет дьячком и 9 лет священником сельского прихода до той поры, пока в 1926 году не вышел за штат на шестьдесят восьмом году жизни.

Вместе с женой своей, нашей бабушкой, Екатериной Александровной, он вырастил здоровыми и воспитал шестерых своих детей, и все они со временем получили высшее образование. Дети и труд были основным содержанием и смыслом их жизни.

Летом 1933 года Федор Александрович гостил  в семье у старшего своего сына Александра Федоровича, работавшего где-то в Тверской губернии. По просьбе сына он и начал писать воспоминания о своей жизни, изложенные в форме дневника по отдельным годам.

Поразительна память деда, приведение точных дат, числа своих учеников по годам, сроки начала и окончания занятий, дословные записи отдельных разговоров и встреч. Интересны краеведческие факты, зарисовки типов, характеристики людей, описание различных обычаев и общественных событий. Своеобразен и язык деда, лексикон и обороты прошлого, которые мы, по возможности, постарались сохранить.

Дневник деда достоин был определенного опубликования, если бы в интересах целостности и полноты не дополнялся он устными воспоминаниями его детей и друзей, которые автор настоящих записок частично помнит с детства, а предметно собирал и записывал их с 1968 года, тем более, что дневник деда обрывается событиями 1906 года. Примерно этим, а точнее, 1910 годом и начинается первая часть настоящей книги. Основу её составляют записи дедушки, кроме того, автор использовал и сведения из других опубликованных источников.

Человек не может ощущать себя ни нравственно, ни исторически, и ни в культурном отношении без точного знания того, откуда он произошел, как жили его предки, что ели, о чем думали, говорили, что доставляло им радость, каковы были мелкие атрибуты их жизни, или такие значимые, как исполнение религиозного долга и потребности.

Чистый воздух, зелень, снега, воды, природная тишина и неповторимый ландшафт окружали их – ныне ставшие так трудно доступными. Другие люди, другие старобытные времена. Как хорошо звучит это слово – «старобытные времена»!

Родословным русским корням нашего теперешнего поколения, памяти предков, памяти дедушки и бабушки Викторовых и их покойных и ныне здравствующих детей и посвящается эта книга.

 г. Саратов      Май 1988 года

 1. ПРОТАСОВО. ПРАДЕД АЛЕКСАНДР АНДРЕЕВИЧ

            Для охраны южных рубежей русского государства от набегов ногайцев и крымских татар в числе прочих крепостей был в 1636 году основан и Тамбов. Тогда-то и началось заселение прилегающей лесостепной и степной окраины России, местообитание наших пращуров. После того, как в 1722 году Петр I предпринял свой персидский поход, усилилось военное и торговое значение Астрахани. В те же времена была учреждена по всей России государева почта и гоньба ямских троек. Шла она почтовыми трактами, один из которых «Астраханский» и был проложен от Москвы и Рязани на юго-восток по водоразделу Волги и Дона, в междуречье Цны и Битюга. Чуть южнее Тамбова подходил тракт к месту, слегка возвышавшемуся над остальной равниной, откуда истекали  реки Цна, Кариан, Савала, Битюг и Бурначка. Не было здесь затруднительных водных переправ, и потому с древних времен тяготели сюда кочевые тропы степных народов, а позднее пути прогона прасольских гуртов, проезда почт и торговых обозов. Близ таких мест и ставились первые укрепления русского государства, вслед за ними селили тут крепостных, благо Тамбовская равнина была благодатным краем: тучные черноземы, пышный травостой, обилие чистых рек, ручьев и родников, кое-где леса.

В XVIII веке обширные земельные наделы получили здесь новоиспеченные графы Строгановы, потомки знаменитых сибирских основателей. В 75 верстах к югу от Тамбова, близ самого астраханского тракта возникло и поместье князей Меньшиковых. Очередной наследник, князь Александр Сергеевич Меньшиков, вступил во владение имением к началу семидесятых годов прошлого столетия. Включало оно три с половиной тысячи десятин пахотной земли, целинную степь, несколько деревень, заселенных еще в семидесятых годах крепостными, вывезенными из каких-то глубинных мест старой Руси.

Центром имения было расположенное в красивой местности небольшое, в 40 дворов, сельцо Протасово. Жители его в начале нашего века  все еще отличались особым, нездешним говором. В свое время владельцы имения запрудили  протекавший по живописной долине ручей и образовали большое озеро длиной версты три и шириной двести сажен, обсаженное плакучими ивами, вербой и ветлой, обросшее камышом, полное рыбы, дикой и домашней птицы.

На берегу озера со старых еще времен поставлен был и храм божий. В церкви сей 53 года и прослужил священником прадед наш Александр Андреевич Викторов.  Фамилия Викторовых на Руси стали появляться с царствования Петра I, во время которого и позднее было одержано немало славных викторий. Родился же прадед в 1816 году сразу после победы над Наполеоном, — стало быть, и фамилия его могла иметь известное смысловое происхождение, как, впрочем, и наследственное. Назван Александром он был в честь своего деда, бывшего священником. Можно полагать, что священнослужителем состоял также и его отец.

В 1848 году, тридцати двух лет. Прадед заступил на свое постоянное место. Приход его по тогдашним меркам был богатым: пять деревень, четыреста дворов, да еще окольные. Кроме того, учил он детей в школе при храме, возился в саду с пчелами возле сделанных на старинный манер долблённых ульев-колод и пребывал в трудах с раннего утра до позднего вечера.

В деревне дом прадеда с железной, крашенной голубой краской крышей стоял не там, где церковь, а на противоположной стороне озера. Дом был большой, деревянный с надстроенным мезонином. Полы – из толстых, необычайно широких досок. Коридор против входной двери разделял первый этаж на две половины. Справа –многочисленные чуланы и большая кухня, где стояли русская печь, огромный обеденный стол, лавки вдоль степ, полки с деревянной посудой. В красном углу – образа. На кухне хозяйничала кухарка, тут же на полатях спало несколько работников.

На левую сторону коридора размещалась большая светлая горница, устланная полосатыми половиками, уставленная фикусами и горками. К горнице примыкала комната поменьше, со множеством икон и лампад – нечто вроде домашней церкви.

На втором этаже устроены были спальни, комнаты для гостей. Из окон дома открывался царственный вид на озеро.

Предки наши зачастую имели возможность селиться среди природы, отличавшейся ландшафтным великолепием.

С тыльной стороны дома на огромном дворе стояли амбары, за двором тянулся большой сад с пасекой. Держал прадед четырех хороших лошадей, выводных от бывшего когда-то в имении конно-рысистого завода, всякую скотину, кур. По озеру плавало сотенное стадо гусей. Имел землю.

Жить богато Александр Андреевич, как видно, начал с приданого. А женился он на дочери дворянина, которой не пожалел за чадом много разного добра и семь тысяч деньгами. В 1845 году сумма эта составляло огромную.

Жена прадеда Анна окончила в Тамбове женское епархиальное училище, была довольно образована, сама учила своих детей первоначальной грамоте. Родила она двух дочерей и четырех сыновей.

Старшую дочь Марию, спустя положенное время, выдали за П.И. Орлова, ставшего вскоре затем протоиреем в соборе уездного Воронежской губернии города Лебедяни, известного своими конскими ярмарками и торговлей. Партия эта была почтенная, невесту выдавали из глухомани, и Александр Андреевич отдал за дочерью богатое приданое. Вследствие этого остальных детей принужден был устраивать гораздо скромнее.

Старший сын Евгений окончил Тамбовскую духовную семинарию и потом служил священником в церкви при станции Мучкап Рязано-Уральской железной дороги. Двое средних сыновей окончили ту же семинарию, после чего Павел заменил отца в качестве учителя во вновь открывшейся протасовской земской школе, а Андрей с многочисленной семьей устроился псаломщиком в одном из приходов на стороне. Младшая дочь Анастасия по слабости здоровья замуж не выходила и оставалась дома.

Дед наш, Федор Андреевич, самый младший из детей, родился 13 июня 1858 года, т.е. еще при крепостном праве. Отец сам нарек его Федором, что в переводе с греческого означает «Дар Божий». Учился Федор сначала тоже в духовной семинарии, но оставил её по болезни, а затем экстерном держал экзамен в Тамбовском учительском институте, и «в конце концов, стал учителем в селе Александровка, имении графа Строганова в 40 верстах от Протасово.

Между тем, время шло, и в 1901 году, когда у прадеда было уже более дюжины внуков, хватила его Кондрашка. Прадед отлежался, но удалился от дел. Шаркал по комнатам дома в белых обрезных валенках и холстинной подпоясанной ремешком рубашке, подолгу сиживал у окна, да смотрел на изгибы опушенных ивами озерных берегов. Исправно, по раз и навсегда заведенной привычке, в положенное время творил молитвы. На сон грядущий молил Бога:

«Во имя Отца и Сына и Святаго Духа, Аминь.

Господи, Иисуси Христе, Сыне Божий,

Молить ради Пречистыя Твоея Матерее,

Преподобных и богоносных отец наших

И всех святых помилуй нас. Аминь.

Слава тебе, Боже наш, слава тебе.

Царю Небесный, Учителю, Душе

Истины, Иже везде сый и вся исполняй,

Сокровище благих и жизни Подателю,

Приди и вселися в иы, и очисти иы

От всякой скверны, и спаси Благие,

Души наши …»

Через пять лет, когда минуло ему девяносто, прадед умер. Он лежал в гробу белый как лунь, в длинных седых волосах, распущенных по груди и плечам, в белой домотканой рубашке. Незадолго до того привозили к нему внуков прощаться. На отпевание и похороны своего почившего в Бозе духовного пастыря съехалась вся округа, заставив телегами сплошь берега озера. Там, кого венчал он в самом начале, было уже под восемьдесят. Родителей их он отпевал и поминал, сынов и внуков крестил-венчал, крестил и нарекал правнуков. Выучил грамоте целое поколение. Знали и любили его как человека большой доброты, простого, по-своему близкого народу, жившего принятой в то время правдой. Все девяносто лет его прошли без великих перемен, при одних и тех же порядках.

«И помянул Господь его во царствии своем и спас душу его».

Похоронили Александра Андреевича в склепе, устроенном в церковкой ограде. Обильный поминальный обед свершился в доме покойного. Ели-пили в кухне деревянными ложками из деревянной посуды, сидя на длинных лавках. С полатей глазели на взрослых многочисленные внуки.

До нашего времени сохранилось письмо Александра Андреевича, писанное мелким бисерным почерком любимой дочери Маше и семье её.

«Любезнийши наши Дети!

Петр Ивановичъ

Маленькие Внучатки!

Мамаша благополучно приехала благодарю Васъ, что её отпустили.

Новостей у насъ асобенных нетъ,

Только недавно был пожаръ,

Который насъ больно перепугалъ,

Против насъ сгорело два двора,

Карпуха Корниловъ и Семенъ Ивановичъ,

же нас Бог помиловал,

отъ насъ дулъ ветеръ сильнейший.

Пишите нам, что у вас новаго.

Бог Васъ благословит здоров емъ и

Благополуч емъ. Прощайте!

Александръ.

6 июня 1896 г.»

 Еще несколько лет хозяйствовала в доме жена его Анна («Бабаня», — как звали её внуки), маленькая, сухая, очень чистенькая и славная старушонка. Похоронили её в том же склепе, что и мужа.

Умирая, завещала она свою швейную машинку «Зингер» старшей внучке Наташе Викторовой. На машине было написано по-английски «…………………………………………………………………………………………..».

Машинка и сейчас цела и, самое удивительное, все так же хорошо шьет.

В отчем доме еще многие годы жила младшая дочь Александра Андреевича Анастасия (баба Настя). Сестра, братья, племянники и внучатые племянники долго навещали ее в Протасове, почитая его тем гнездом, откуда пошли тогда и ныне здравствующие Викторовы.

 2. ИЗ ТЕТРАДЕЙ ДЕДУШКИ ФЁДОРА АЛЕКСАНДРОВИЧА

ДЕТСТВО И ОБУЧЕНИЕ ГРАМОТЕ

            1858 г. 6 июня — начало моего земного существования – день моего рождения. Отец назвал меня «Оедором», что значит по-гречески «Дар Божий». Имя мнедано в честь прадеда  — священника. Родина моя – село Протасово Тамбовского уезда в 75 верстах от Тамбова, было глухое степное село. Земля представляла ровную степную равнину с глубоким тяжелым черноземом на водоразделе двух рек. Кругом было родниковых прудов с обилием рыбы. В степных травах росла клубника и земляника. Из птиц много было куропаток, стрепетов, дроф и масса перепелок. Климат этой местности отличался особенным здоровьем. Вот в такой-то местности прошло мое бедное детство до школьного обучения. Я рос подобно дикому степному цветочку.

Село Протасово с 5 деревнями составляло целый приход в 400 дворов при храме, построенном князем Меньшиковым. В этом приходе мой родитель прослужил 53 года. Много было заботы родителю с просвещением своего прихода грамотой. Школ не было, учителей – редкость, а были же хотя некоторые счастливцы, как умели читать и писать. Откуда же эти малые звездочки почерпали себе грамоту? Элемент учителей составлял в то время вышедшие в заштат большей частью «дьячки», пономари, сельские волостные писаря. Дьячки до пономари учили грамоте большей частью в своем приходе осенью и зимой. Плату получали обычно натурой, кто что даст. Деньгами платили за учебный сезон 3 руб., или 50 коп. помесячно, — кто как сладится.  При этом учитель не жил в каком-нибудь определенном доме. Он ходил по очереди к каждому ученику в дом, жил у него сутки, завтракал, обедал и ужинал. Причем в этот день хозяйка старалась угостить своего учителя и задобрить его чаркой водки в завтрак, обед и ужин. Аудитория учителя обычно выбиралась большая изба у кого-либо из учеников. Книжки, бумага, чернила, перья у каждого ученика свои. Стальных перьев тогда и во сне  не видали, а писали, по крайней мере, по селам и деревням гусиными перьями. Делалось это так. Сначала очищалась пленка с острия, затем делали на оставшейся заостренной половине разрез так, чтобы получилось 2 равных острых рожка и перо готово писать. Осталось только для изящного почерка подчищать рожки. Чтобы перо при письме было не так мягко и гибко, надо острый конец пера (рожки) подержать несколько минут в кипятке, а потом, сразу острие пера опустить в горячий песок на несколько минут, чтобы оно было упруго, от чего волосные линии в буквах получались как можно тоньше. Многие писаки достигали в каллиграфии такого искусства и красоты, что не разберешь с литографированным письмом. Вся операция с гусиным пером обязательно для всех учащихся делалась самим учителем.

На осьмом году меня начали обучать церковно-славянской грамоте. В 50-60 г.г. звукорвого метода не знали, а учили читать букво-слагательным способом: а – аз, б – буки, буки-аз получается слог «ба», а способ составления и прочтения слога назывался «читать по-толкам».

Родители считали время обучения грамоте не зимами, а по букварям. Так при разговоре: «Давно ли учится сынок-то?» — отвечают: «Да третий букварь покупаю, а все дальше «азов» не перелезает». Это значит, третью зиму читает в азбуке азы да склады, а дальше дело стало в тупик.

Так вот в старину достигалась книжная премудрость!

Осенью или вернее зимой мама поехала в ближайшее село, там она купила у офени–коробейник букварь с киноварью, где вместо черных литер некоторые строки и начальные буквы были отпечатаны красными крупными буквами.

В старину, по народному поверью, начинали обучение детей грамоте с 1-го декабря ст./стиля, т.е. со дня пророка Наума: «Пророк Наум наставляет на ум».

Вероятно, в этот день и меня мама засадила за букварь, красненький, чистенький. Раскрыла после обложки первый лист, а на нем отпечатан вверху большой красный крест, а под ним красная строка. Мать прочла: «Боже, в помощь ми вонми и вразуми мя в учении сем!». Потом, указывая на крест, сказала: «Крестись и целуй крест». Я так и сделал. Затем, взяв вязальную спицу, стала ей в алфавите указывать по порядку «азы» и называть их: аз, буки, веди и так далее всю азбуку, вплоть до Оиты и ижицы. Провела по этим азам 3-4 раза и ушла. Дня 3-4 я все учил азбуку от первой буквы до последней. Потом стал читать склады: ба, ва, гда, вра,  кра, Фру и т.д. После складов читали изречения из святого писания и другие нравственные изречения. Например: «Бог гордым противится, а смиренным дает благодать». Или: «что посеешь, то и пожнешь», «Корень ученья горек, да плод его сладок».

Далее переходили к чтению слов, написанных славянскими литерами с титлами: простыми и буквенными по порядку азбуки. Аз) Ангельский, Архангельский. Б) Бог, божество. В) Вера. Г) Господь, госпожа и т.д.

После титловых слов читались краткие молитвы, молитва Господня, 10 заповедей, заповедь блаженству, символ веры, молитвы перед вкушением или после вкушения пищи, молитва Животворящему кресту. «Да воскреснет Бог!» и псалмы 50 Помилуй мя, Боже! И Живот в помощи всевышняго – 90 псалмов. В самом конце азбуки на последней странице печаталась таблица умножения.

После азбуки читали и краткую святую историю Ветхого и Нового завета или читали краткого катехизиса И. Филарета. Усвоивши хорошо механизм чтения, читали часовник, псалтырь и Евангелие. После азбуки мне дали часослов. Читал я в нем без разбору, где  вздумается.

На другой год весной я ходил учится к волостному писарю в волостное правление, где было человек 12-15 крестьянских и дворовых мальчиков от 9 до 12-13 лет. Учитель наш писарь лицом был рябоват, нос удлиненный, усы редкие щетинистые, волосы носил недлинные в кружок с гоголевской прической, характер имел холерический, рубашку носил ситцевую, опоясанную ремнем сверху рубахи, жилет с берестовой табакеркой в боковом кармане. Для выезда в церковь надевал длинную, ниже колен, черного сукна поддевку.

Занятия начинались утром с 8-9 ч. С чтения статей из тех книг, какие он имел у себя. Один читал евангелие, другой краткую святую историю, иной часовник или псалтырь, а некоторые читали книгу гражданской печати, купленную у офени-коробейника.

 3. ДЕД ФЁДОР АЛЕКСАНДРОВИЧ. НАЧАЛО ПУТИ

            Жизненная школа и учение у деда с самого начала были суровы. На другой год после домашнего обучения попал он к волостному писарю, учившему детей по старому, доброму способу – в страхе божием и с телесными наказаниями разных степеней за неприлежание, нерадение и шалости. Самым легким был щелчок по лбу с возрастанием шишки «как у вологодских гусей», далее шло становление в угол на колени и порка розгой – от 5 до 10 ударов. Уроки задавались «от сих до сих» и подчеркивалось в книге заскорузлым, желтым от табака ногтём.  Сам волостной писарь был, что называется, «в типе»: лицом рябоват, усы редкие, щетинистые, волосы пострижены под кружок по- гоголевски, ситцевая, опоясанная ремешком, рубаха, жилет с берестовой табакеркой в боковом кармане, по праздникам – длинная, ниже колен, поддевку из черного сукна.

На уроках читал Евангелие, краткую святую историю, часовник, псалтырь или книгу гражданской печати, купленную у коробейника-офени. Читали вслух, все разом. Писали по линейкам «Начало премудрости – страх Господень», «Без Бога ни до порога», «Весна красна цветами, а осень – плодами».

Весной 1868 года для подготовки к поступлению в Тамбовское духовное училище отвезли Федю в соседнее село в дом тамошнего священника, где с несколькими другими учениками шла зубрежка грамматических правил, склонений и спряжений, таблицы умножения, сложения и вычитания до миллиона, да многочисленных молитв. И ни одной басни Крылова! То же самое и все лето дома.

Глава семьи, Александр Андреевич, для Феди с двумя старшими братьями, которые уже учились в Тамбове, назначил выезд на 16 августа, после Успенья.

Сборы и проводы были по-русски долгими.

Накануне отец отслужил обедню, дал сыну просфору. Ужинали всей семьей и перед сном снова молились Богу. До полночи мать ходила по дому, собирая в дорогу вещи, перемены белья и прочее. А утром все встали в четыре часа.

Отец напоил и накормил лошадей, уложил в ящик телеги мешки с мукой, пшеном и овсом, кинул сена.  Мать возилась на кухне. Старший брат пересчитывал бельё. А Федя с грустью увязывал в пачку книги, которые брас с собой. Немногочисленные игрушки свои сложил в два больших лаптя, прикрыл тряпицей и, увязав веревкой, спрятал их высоко под сараем. Наконец, все сели завтракать, включая няню и кучера. Если блины с маслом, сметаной, яичницей, пили чай.

Мать завернула в бумагу дорожную провизию: горячие пышки, хлеб, ломоть жаренной баранины, печеных цыплят. Когда всё было готово, лошади запряжены в телегу и поставлены у крыльца, а поклажа укрыта от дождя большой конской шкурой, все снова собрались в доме и присели перед дальней дорогой. Потом каждый прочёл молитву, а по молитве, подходил к отцу и матери под благословение по порядку возраста. Мать сказала Феде: «Господь с тобой! Не шали …», — и две слезы побежали у неё по щекам. «И в этот момент я как-то особенно прозрел в сердце дорогой моей мамы, я ничего не мог выразить словами, но сердце всё чувствовало, всё понимало», —  напишет дед в своих тетрадях через 65 лет.

Шестилетние духовные училища того времени (три класса с двухгодичным сроком обучения в каждом) состояли в ведении Епархиальной духовной консистории и предназначались, главным образом, для детей – выходцев из семей священнослужителей.

В том 1868 году и вплоть до 1874 года в них, также как и в духовных семинариях, сохранялись старые порядки, хорошо описанные в «помяловской бурсе». Учителя были консервативными, преподавание и обучение было основано на зубрежке, от себя пояснений не делалось, чтение не поощрялось. В училище процветала казарменная дисциплина, поддерживаемая бессмысленными наказаниями в виде порки, стояния на коленях, оставления без обеда, сажания в карцер и записи в штрафной журнал. Неспособные, ленивые, отупевшие образовывали обширную прослойку «камчадалов», сидевших в каждом классе по два, а то и по три года. Многие уж и брили, а то и отращивали бороды. Среди учеников процветали кулачки.

Большинство из них жили в общежитии (особенно «бурса»), в тесноте и духоте, полном клопов. На завтраке полагалось кашица с «елеем сарептской вдовицы», в обед щи да каша, в ужин то же, чаю не давали. Одевались, кто во что горазд – одежда и сапоги большей частью были на вырост.

Лучше жилось своекоштным, вскладчину снимавшим комнаты вместе с питанием.

Дед наш Фёдор поступил в духовное училище десяти лет отроду. На вступительных экзаменах прочел он восемь строк гражданской печати, сказал молитву Господню «Отче наш», а потом на листе бумаги написал свою фамилию и имя. Жил сначала с братьями своими коштом на Киркиной улице у хозяйки Матрены Васильевны Лисицыной под командой «квартирного старшего» семинариста Д.Н. Кобякина. Помимо обычных предметов зубрил латынь, греческий, закон божий, навыкал к училищным порядкам и дисциплине, предавался проказам вместе со всеми. Вот, например, раз запустили в класс галку с оборванным хвостом и приделанным мочалом, — то-то было шуму и смеху.

При духовном училище было три основных. «синодальных» классов (т.е. содержащихся на синодальные суммы), был еще класс. Так называемый, «причетенский», откуда выпускали дьячков и пономарей.  Попадали в этот класс, в основном, малоуспешные и недостаточные казеннокоштные ученики, которым не было смысла и возможности учится в духовной семинарии. В основном – это и были «камчадалы». Главными предметами в этом классе были изучение и пение сольфеджио по церковному, так называемому цефаутному ключу, пение по нотному обиходу восьми гласов на Господи воззвах, на Бог Господь с Тропарями, Догматики, прокимны, ирмосы восьми гласов, задостойники великих праздников, евангельские  стихиры, научение особенных нотных напевов Великого Поста, Страстной и Пасхальной седмиц. Церковные ноты научались, хотя и механически, но зато твердо, что называется «на зубок». Например: ми-ре-ми, фа-соль-фа-ми-ре, ми-ми, ми-ре, соль-фа, ми-ре … По этим нотам требовалось пропеть догматик первого гласа «Всемирную славу от человек прозябшую» …Пели всегда громко с выдержкой такта. Так как в этом классе учились все великовозрастные, то и вырабатывались у них сочные, могучие, неутомимые и закаленные голоса – басы и тенора. Самых лучших из этих голосов брали в архиерейский хор, давали места при градских церквях во диакона или псаломщика, по старому названию – дьячка.

Другой важный предмет – изучение церковного устава по книгам богослужебным октаиру с минеей, порядок всенощной, литургии и прочих церковных треб. Твердое и бойкое чтение часослова, псалтыри и праздничных паремий. Учились в этом классе год, но некоторые высиживали по два, по три года. Каждый выпуск распределялся по указам консистории по сельским приходам во дьячки и пономари. Большинство из них были бедные или круглые сироты.

Премудрость церковного пения и служб постигнул со временем и наш дед.

 * * * 

Большое впечатление на деда в то время произвело чудотворное избавление жителей Тамбова от холеры. Это событие, видимо, сыграло значительную роль в определении его жизненного пути.

Из тетрадей деда.

«Летом в июне 1871 года появилась сильная холера. Не успевали рыть могилы и хоронить покойников. Их возили целыми десятками на кладбище. Многие жители из страха заразиться холерой разъехались по дачам, селам и другим городам. Тамбов опустел, приуныл, у многих горожан было большое семейное горе от безвременной кончины близких родственников. Многие матери и жены надели черные платья с платком на голове из черного крепа.

В такие тяжелые времена русский народ всегда обращался с покаянной молитвой к небесной помощи. Жители послали петицию в Синод о разрешении поднять Вышенскую Казанскую чудотворную иноку Божьей Матери. Просьба была удовлетворена и депутация Тамбова с надлежащими документами прибыла в Вышь получить святыню. Для сопровождения её игуменом был назначен усиленный штат иеромонахов с послушниками на четыре смены для совершения молебнов.

Когда жители узнали о дне прибытия иконы в Тамбов, также все старые и малые вышли к слободе Донской встречать святую Икону. Шествие из Донской в Тамбов делалось все торжественнее, народ примыкал к шествию из соседних сел и деревень. За городом Икону встретило все городское духовенство во главе с епископом. Подъем религиозности был могуч и величественен. Первый молебен  был отслужен у Архангельской церкви. Торжественная процессия направлялась мимо Никольской церкви на Большую улицу к Казанскому монастырю. В продолжение всего шествия с Иконой народ пел тропарь Божьей Матери «Заступница усердия …» и припев: «Пресвятая Богородица спаси нас!». Перед входом в монастырь, у главных ворот, собором духовенства был отслужен молебен с осенением молящихся Святой Иконой на все четыре стороны – крестом. После этого, с приходом в летний храм, началось торжественное богослужение всенощного бдения с умилительным чтением акафиста Божьей Матери. Пел усиленный архиерейский хор. Когда по «полиелей» вышел весь сонм духовенства в праздничных блестящих облачениях, а хор запел полиелейные стихи «Хвалите имя Господне», «Киевское», то все молящиеся испытали такой экстаз религиозных чувств, что каждый, по выражению царя пророка Давида «в храме стояще, мнитины небеси зряще стоим».

На другой день после поздней Литургии икона, согласно составленному расписанию, с очередными монахами была носима по домам с пением краткого молебна и водосвятием. С иконой ходили и днем и всю ночь до ранней обедни.

Через 2-3 дня холера стала стихать, а через неделю не было ни одного случая холерного заболевания, хотя в это время медицинская помощь совсем ослабела в своих действиях. Истина была налицо: совершенно без посторонней внешней деятельности холера прекратилась не случаем каким-либо, а единственно через ходатайство и молитвы Божьей Матери перед Богом, Спасителем нашим.

В память этого чуда – прекращения холеры – и милости божией, жители постановили впредь на все времена приносить в город сию икону к 15 мая и построили на Пятницкой площади часовню в честь Чудотворной Вышенской иконы Божьей Матери».

 * * * 

«Во шестидесятых-семидесятых годах в семинарии был обычай праздновать 1 мая. В этот день все воспитанники семинарии собирались на дворе перед квартирой ректора и, когда он выходил во двор, чтобы пройти в корпус в сборную преподавательскую, вся семинария, построившись в ряды, громко нараспев просила рекреации, т.е. освободить их в этот день от занятий: «Dominus rector, rogamus recreacionem!». Ректор был доволен такой встречей его. Разрешал им отпуск, при этот делал предостережение, что поведение их вне города было благообразно и скромно, чтобы не класть черного пятна на их «Alma mater». Радость и восторг были неописуемы. Через час семинаристы, кто имел средства и желание подышать загородным свежим воздухом, заранее запасшись ложками и солью, на складчину купили пшена, молока, яиц, масла, колбасы, ветчины и обязательно горилки. На нанятых лодках плыли по реке за архиерейский хутор, а другие по реке и лесу, там выбирали подходящее место поблаженствовать на лоне природы. Причалив лодку к берегу, кто-нибудь из товарищей шли набирать топлива для варки кашицы с ветчиной, сдобливали  молоком и маслом. За выпивкой ели колбасу и ветчину. Все были радостны, шутили, смеялись, рассказывали эпизоды из жизни товарищей и своих преподавателей.

К вечеру поздновато возвращались по своим квартирам, причем поклонники Бахуса были с порядочным туманом в голове».

* * *

 Духовное училище дед не закончил – заболел перед экзаменами и в первый, и в повторный год. Семнадцати лет вернулся он к своим расстроенным родителям, не зная, что делать, ибо не оправдал он их надежд и чаяний.

Но судьба вскоре все устроила. Знающие люди посоветовали поступить в учительский институт, да только в младшие классы деда не приняли по урослости, а в старшие – по отсутствию должной подготовки. И решил дед сдавать экзамен на учителя начальных школ экстерном. Накупил учебников, достал программу, да и уехал к родному дяде (брату отца) в Борисоглебск.

Дядя служил протоиреем в местном соборе, слыл хорошим проповедником,, был образованным человеком. Он-то во многом и помог подготовиться, тем более, что смог потом, как видно, оказать протекцию при сдаче экзаменов в местное уездное училище. Через полгода, 2 января 1876 года, писал дед сочинение не тему «Польза грамоты» и переложение басни Крылова «Пустынник и медведь» с выводом нравственной  и практической морали и решил сложную арифметическую задачу на простые числа. Потом держал устные испытания и провел два урока в церковно-приходской школе.

А через две недели получил он постановление Училищного Совета об определении его вторым учителем в село Бурнак Борисоглебского уезда.

«Слава Богу! – пишет дед, — Радость и восторг! Думаю, что теперь я сниму хоть некую долю горечи моих родителей! Особенно потому, что избавлялся я от «лобового», т.е. от забрития лба и воинской повинности, которая тогда продолжалась около шести лет».

 * * *         

  Радушно встретил деда-учителя отчий дом. По приезде забрался дед по старый детской привычке на родную кухонную печь и обогревался там после зимней дороги. А через три дня, наняв возницу и напутствуемый благословением родителей, поехал на должность к месту своего нового пребывания в село Бурнак. Устроился там у родственников жены старшего брата. Отвели ему койку в углу общей комнаты, назначили за содержание умеренную плату – семь рублей в месяц. Назавтра объявился Федор Александрович в волостном управлении, сдал документы и узнал положенное ему по штату жалованье – десять рублей.

Расположенное в треугольнике слияния двух рек село Бурнак было картинно. В середине села – большая деревянная церковь, волостное правление, каменные дома, два магазина – мануфактурный и галантерейный, множество лавок, трактиров, харчевен, постоялых дворов, пекарен с выпечкой калачей и баранок. Зимой шумела тут Сретенская конная ярмарка, на которой продавались разводимые в округе крестьянские тяжеловозы – битюги. В те благодатные времена водились в здешней речке Савале сомы до трех пудов, лещ, окунь, карась, щука, плотва и сазан. Окрестности кишели водоплавающей пролетной и гнездующейся птицей. Рыба и дичь продавались на ежедневном базаре и в буфет при станции железной дороги.

Школа была совсем маленькой: 18х12 аршин (12,5х8,5 м) и в высоту 3,5 аршина. 120 учеников, разбитые на три отделения занимались в одной комнате одновременно, сидели за партами по 8-10 человек в ряд, писали на грифельных досках.

Первый учитель занимался со старшими, а деду отдал первозимников – 70 человек. Дед их перекликал по списку, а потом стал знакомиться – оказалось, половина-то даже по слогам читать не умела. Долго не мог привыкнуть дед к ведению уроков, чувствовал, что робеет, что краска заливает лицо. Потом обвык, стал осваивать с учениками новый звуковой метод сложения слов по Ушинскому, учить счисление. Неуспешных постепенно становилось меньше.

Водку дед не вкушал, табака не курил, в потребностях был скромен и экономен. Вскоре Фёдора Александровича пригласили петь теноровую партию в церковном хоре. Положил ему ктитор церкви вначале 5 рублей в месяц, потом увеличил до 7 рублей. Так что к концу третьего месяца пришлось получать деду 17 рублей, из них по 10 рублей ежемесячно стал он откладывать.

Природная наблюдательность позволяла молодому учителю видеть много интересного вокруг.  В своих воспоминаниях описывает он проходившую в селе каждогодно осеннюю ярмарку. Горы яблок, арбузов, дынь, моркови, картошки, редьки. Яркие ленты, расписные пряники, карусель, балаган с Петрушкой.

Чубатые парни приглашают своих невест качаться на качелях. А родители их со свахой тем временем в трактире чаёк попивают, да нахваливают своих детушек.  Свадьбу уговариваются играть «на казанскую», то бишь в престольный сельский праздник 22 октября. Заодно и праздничный харч-то получится один.

Волну патриотических чувств в русском обществе вызвала Балканская война 1877-78 гг. против Турции. В дни, следовавшие за освобождением болгарских городов, всей школой ходили к торжественной литургии. После неё в классе дед читал ученикам газетные телеграммы и распускал их по домам. Поздним вечером купцы жгли на селе смоляные бочки, а простые жители – лагунки или просто дрова,  обрызганные керосином. Восторги и ликования были всеобщими, так же как и гнев против турок — мучителей болгарского народа.

Спокон веков вся семья Викторовых, включая и самого деда Фёдора Александровича, была, как видно, воспитана в любви к царю-батюшке. Вот почему в своих записках дед горько сожалеет о покушении «злоумышленников» на Александра II и кончине августейшего мученика в 1881 году («Солнца закат за вечный горизонт», — пишет дед). Проникновенно поет он в хоре панихиду «Со святыми упокой» и «Вечную память», благолепно слушает манифест о восшествии на престол Александра III. Присягу на подданство новому императору сельские жители приняли на площади у церкви. Поставили налой, положили текст присяги. Пришел священник, надел епитрахиль и показал, как надо держать пальцы. Потом священник громко и нараспев говорил слова присяги, а народ хором их повторял. В храме было провозглашено «многая лета».

 * * *

            Прошло шесть лет на одном месте. Жалованье деду постепенно увеличили до двадцати рублей. Ученье детей он освоил хорошо. Все время пел в церковном хоре. Завел хороших знакомых и часто встречался с ними в домашней обстановке, угощали его закуской, баловали чайком да задушевной беседой. Обсуждали газетные новости. В летнее время дед дополнительно репетиторствовал с детьми богатых сельских торговцев и коммерсантов, готовя их на дому к поступлению в какое-нибудь училище. К Успенью ездил в Протасово к родителям, там отдыхал, убирал урожай слив и яблок и с двумя мешками их перед Воздвиженьем обычно возвращался в Бурнак.

В Бурнаке же, между тем, сменился школьный смотритель, а новый стал вмешиваться в преподавание, что встретило дружный отпор своих учителей.  Вследствие этого, осенью 1883 года дед был переведен учителем в село Спасское на Елани Козловской волости.

 

* * *

 

Школа в Спасском была маленькой 10х8 аршин (7х5,6 метра) с 45 учениками. Герб Тамбовской губернии – три желтых улья в зеленом поле дед приделал снаружи, портреты царя и царицы повесил внутри, обновил школьный инвентарь и впервые стал вести учение самостоятельно.

На квартире тоже устроился хорошо – снял небольшую горенку «с итальянским окном» через коридор от хозяев. В горенке дедов сундучок, печка, железная кровать с керосиновой лампой, табурет. На стене – недавно купленная скрипка.  В углу – три иконы лубочного письма. За постой с дровами, овощами и молочными продуктами дед платил восемь рублей в месяц. Мясо, чай, сахар, керосин – покупает от себя.

Быт, нравы, хозяйство местных жителей, краеведческие факты, привлекают его внимание и подробно записываются им.

Копали яму под фундамент церкви рядом с селом на возвышении, у изгиба речки Елани – нашли братское захоронение русских воинов, погибших в схватке со степными ордами; три воза костей отвезли на кладбище и предали земле с панихидой.

Душевой земли у Спасцев много – по 12-15 десятин пашни – её сдают в аренду под лён и пшеницу. В солончаковой степи на полынях вывели особую породу тонкорунных овец. Курдюк у них хорош с салом, а мясо «с прорезью». На всех ярмарках за Спасских овец прасолы дают прибавку цены.

Грешат многие местные жители краденными лошадьми, коих гонят преимущественно с Дона. Скупают их, держат в табуне в степи. Когда там лошадки к осени осытеют – их и перегоняют дальше – за Тамбов, Пензу и к Нижнему Новгороду.

Издавна спасцы не привыкли заниматься хлебопашеством – такое уж село. Раньше многие в отхожие промысла ходили – в бурлаки на Волгу, по селам да ярмаркам раёшниками, коробейниками. Теперь вот кто в торговлю ударился, а кто скупает с осени урожай озимых, в рост деньги дает. Судятся много из-за долгов, особенно с жителями окрестных деревень.

4. ГРАФ П.С. СТРОГАНОВ

            Граф Павел Сергеевич Строганов был последним по мужской линии потомком известных в XVI-XVII веках Строгановых – освоителей Сибири, возведенных тогда в звание «именитых людей». Были они сподвижниками царей, на важнейшие государевы дела ссужали деньги, открыли множество руд, построили десятки заводов, учредили крайне выгодную для России торговлю с сибирскими народами.

При Петре I Строгановы жалованы были в бароны, потом возведены в графы. В XIX веке стали они одними из крупнейших дворян и землевладельцев России, занимали крупные государственные посты. Граф Сергей Григорьевич Строганов (1791-1882 гг.), генерал-адъютант, археолог, московский генерал-губернатор, участвовал под Бородиным, в русско-турецкой и крымской войне. Ко времени освобождения крестьян в 1861 году имел до 95 тысяч крепостных душ.

Сын его, Павел Сергеевич (1805-1910 гг.) генерал-аншеф – в государственной службе преуспел меньше отца, состоял при дворе и в свите Его Императорского величества, был поставщиком царского двора. Земельные владения графа расположены были в Херсонской, Харьковской, тамбовской губерниях – всего 56 тысяч десятин составляло его тамбовское имение, простиравшееся от реки Цны через волостной центр Знаменку на 45 верст в западном направлении. Половину владения составляло пахотную землю, остальное – целинную, как говорили, адамовская степь, залежь 40-50-летней давности, кое-где леса. Кроме Знаменки в имение входили еще и бывшие Строгановские крепостные села: Сергиевка, Измайловка, Альшанка, Ключевка, Ерофеевка и Александровка, да много хуторов. Крестьяне их в 1861 году вышли из неволи с полным наделом земли в 3 десятины на душу и жили сравнительно хорошо.

Кругом лежали такие же крупные имения дворян и помещиков – Миллера, Болдырева, Лихарева, Лемесковского, князя Лихтанбергского.

Имение графа Строганова поделено было на семь участков, согласно названию деревень, во главе каждого состоял заведующий земельным участком. Большая часть графской земли сдавалась в аренду мелким помещикам и крестьянам из расчета сравнительно недорогой цены 3-5 рублей за десятину 30х80 сажен. На меньшей велось собственное, по передовой агрономической науке, зерновое хозяйство, а также молочное скотоводство с выделкой фирменного сливочного масла. Громадные масляные круги клеймились графским клеймом с именем владельца и поставлялись в обе столицы, на экспорт и ко двору. Ко двору же из херсонских поместий поставлялись и виноградные вина. Заправляли выделкой масла немцы – на молочных фермах была чистота, работницы ходили в белых халатах.

Не обремененный большими государственными делами уже пожилой граф больше всего жаловал свое тамбовское поместье, где и проводил в общей сложности до шести месяцев в году. Приезжал в Знаменку обычно к 1 мая, иногда к Троице, самое позднее к 29 июня – Петру и Павлу, дню своего ангела. Железнодорожная станция при Знаменке так и называлась – Строгановская. По приезде граф с приближенными и служащими стоял обедню в Знаменской Петропавловской церкви, слушая в свой адрес «многие лета», причащался. Графский выход из церкви и последующая поездка в коляске к дому — в согласии древним обычаям. Сопровождались раскидыванием народу медных и серебряных денег. В поместье на графском дворе ставились столы с праздничной трапезой для всех желающих. Народу в таких случаях, особенно к денежной раздаче, собиралось много, и была давка.

Двухэтажный графский дом, поставленный большим полукружьем, с крыльями, верандой и широкими своими лестничными сходами, был обращен к саду с розалием. На верхних ступенях сходов толпились местная власть, гости, служащие. На коляске выкатывалась недавно обезножившая графиня.  Одетый в придворный вицмундир, с лентами и орденами, но без треуголки и шпаги граф выходил на несколько ступенек вперед и останавливался с приятной улыбкой. В этот момент фотограф делал снимок (фотографии потом дарились присутствующим), после чего совершался имненный обед. Из графских подвалов подавались столетние вина, закупленные в Крыму и Херсоне в послепотемкинские времена.

К вечеру из Тамбова прибывала ежедневная графская почтовая тройка,  привозила поздравительные письма и телеграммы и текущую почту.

Жена графа действительно недавно лишилась ног, вынужденно оперированных выше колена. Её целыми днями возили в коляске по саду и вокруг большой розовой клумбы, в центре которой было похоронено несколько её собачек.

Отчасти по причине благополучного спасения жизни супруги Павел Сергеевич в своём тамбовском имении был щедр на различные благодеяния. Арендная плата за землю устанавливалась невысокой, цены на отпуск хлеба, строительных материалов были низкими, расценки на работы, жалованье служащим были хорошие. Каждый стремился получить работу в имении графа. Говорили, что если бы граф землю продал, а деньги положил в Государственный банк из расчета принятых тогда 7%, то доход был бы выше.

Служашие трижды в год – на Рождество, Пасху и ко дню ангела графа – выплачивались наградные – по сту рублей и более. Мука, крупа и некоторые другие продукты поставлялись им из хозяйских амбаров. Разрешалось за счет экономии держать скотину, брать корма. Делалось это для того, чтобы устранить воровство. Бедным крестьянам оказывалась помощь – в неурожайные годы по дешёвой цене продавался хлеб (большинство брало его в счет отработок). Погорельцам тотчас же выдавались бревна на сруб согласно справке сельского писаря. Этим часто крестьяне пользовались. Бывало, нарочно загонят в болото старую или больную лошадь или корову и идут за помощью к управляющему графу. Корова стоила 25 рублей. Стремился граф обеспечить себе хорошее отношение, быть «отцом родным» бывшим потомственным крепостным своего рода, и надо сказать, что в деле этом весьма преуспел: в 1905 году волнений во владениях его не было.

Дед наш Федор Александрович о порядках в имении Строгановых узнал в 1885 году, когда в летние вакансии приехал в Тамбов и учился там у соборного регента церковному хоровому пению. К тому же обнаружилось, что в имении графа в селе Александровка вскоре должна освободиться должность учителя начальной школы, а священник в Знаменке, резиденции графа, является бывшим товарищем его отца по бурсе. Последний и составил протекцию в части получения аудиенции.

 

Дальнейшее дед описывает следующим образом.

 

Из тетрадей деда

«Принарядился я в приличную черную пару (сюртук). Через черный ход прошел в «лафис» и пришёл в изумление: думаю, не сюда я попал. Глазам моим представились большая комната, посредине её стол, покрытый снежной белизны скатертью; за столом сидят несколько человек мужчин и женщин. Одни из них пьют чай, другие кофе, а кто шоколад. На столе в фарфоровых и хрустальных вазах наложены сухари, пирожки и разные печенья. При входе в эту комнату я вежливо всем присутствующим сделал общий поклон и подошел к окну …

Сидящие за столом все были одеты в костюмы из дорогого материала. Мужчины в черных фраках, брюки и жилет необыкновенной белизны, на руках снежной белизны перчатки. Дамы все одеты на шик, по последней моде, в шелковых и др. материи; у всех надеты золотые украшения. Словом, я бы назвал их блестящей публикой. Один из сидящих – мужчина телесною солидностью своею пудов 6-на-7-мь подошёл ко мне, попросил меня сесть на стул к столу и предложил мне стакан кофе. Я принял его предложение с благодарностью и выпил стакан кофе, насыщенный обильно, с печеньями. В ту минуту он меня спросил: «Ваш визит какое имеет значение?». Я ответил: «К его сиятельству по личному делу».

Когда я выпил кофе, подходит другой субъект, сильно упитанный, красивый, нарумяненный, в форменной особого покроя ливрее; металлические пуговицы с гербом графа.

«Вы что, к графу?» — «Да».

Потом пошел по коридору куда-то. Через минуту приходит и приглашает меня идти за ним. Сначала прошли коридором в столовую, из столовой вошли в круглую гостиную. Перешагнув порог этой комнаты, проводник указал мне место, где стоять и ожидать появления графа, причем указал мне направо дверь кабинета, откуда выйдет ко мне граф. В ожидании видеть графа я простоял 5 минут приблизительно. В эти минуты сколько было пережито в душе самых жгучих моментов между надеждой и отчаянием.

Господи, помоги мне! Вразуми меня! Мати божия, защити меня! Святитель Николай Милостивый, будь за меня ходатаем! Решительный момент, в нем судьба моя! Будь тверд, смелым Бог владеет!

Наконец, из кабинета вышел граф. При виде его я расшаркался, поклонился и замер в почтительной позе, держа руки по швам. Пока он доходил до меня, я окинул его своим взглядом с головы до ног. Это была тощая, живая, элегантная аристократическая фигура с симпатичным добрым лицом. Идя по паркету, отполированному как зеркало, он скользил по нему какой-то особой непредсказуемой походкой. Лицо чисто выбрито, с маленькими бакенбардами. Одет по последней моде аристократически. Когда приблизился ко мне, я ещё раскланялся с ним и приветствовал: «Здравствуйте Ваше Сиятельство!». Потом сказал, кто я такой, откуда и что мне нужно. Начался разговор.

— Ваше Сиятельство, из достоверных источников мне известно, что Ваш учитель в селе Александровка намерен определиться во диаконы в селе «С …», а потому я осмеливаюсь беспокоить Ваше Сиятельство своей покорнейшей просьбой в случае его определения во диаконы иметь меня ближайшим кандидатом учителя в Вашу школу.

— У меня учитель есть  в Александровке. Я ничего не знаю, и управляющий мне об этом ничего не докладывал.

— Учителю Александровки невыгодно заявлять Вашему Сиятельству об этом. Вы ему откажите и во диаконы он, может быть, не поступит. Но я знаю верно, и заведующий Александровского хутора Шведов говорил, что он собирается оставить Александровку. Я, Ваше Сиятельство, прошу Вас условно: иметь меня первым кандидатом тогда, когда в Александровке свободным будет место учителя.

— Я не могу этого сделать, у меня в Александровке учитель есть.

Что делать?! … Наконец, говорю графу.

— Ваше Сиятельство, я человек бедный, о Вашей Александровской школе ничего не знал до сего времени. Я приехал за 150 верст по пригласительному письму Вашего священника в селе Александровка отца Ермила. Он любитель церковного пения и желал бы организовать хор, а хором управлять я могу.

Для графа священник отец Ермил был авторитетом, и тогда он сказал, чтобы я шёл в контору и передал бы управляющему письменно свой адрес. Так я и сделал».

А вскоре дед получил от тамбовского училищного Совета постановление от 12 сентября об определении его учителем в село Александровку «по воле и желанию графа П.С. Строганова».

«Слава Богу за всё!», — записывает дед в своей тетради. 25 последующих лет проработал он в имении графа в качестве учителя начальной школы и регента церковного хора в селе Александровка.

 5. ШКОЛА

            Школа в селе Александровке, где дед проучительствовал 25 последних лет (1885-1910 гг.), размещалась в здании бывшей церковной караулки. Тесовые сени вели в прихожую, где была устроена постель сторожа. Стояли колодки для плетения лыка, вязанки которого мокли тут же в лохани. Сюда выходил маленький чулан, где хранилось грошовое школьное имущество, и устье печи-галанки, вделанной в простенок. Единственное классное помещение было невысоко и бедно светом, полы вымощены кирпичом. В переднем углу – несколько старых церковных икон, в другом – шкаф с книгами. На стенах – печатные картинки, наклеенные на картон.

Прежде чем заступить на должность, дед еще раз представился графу и тот «подчеркнул заниматься также и по Закону Божьему» вместо многосемейного отца Ермилы. В барском доме на Александровской усадьбе отвели деду квартиру из двух комнат с прихожей по правую сторону от парадного входа. В вотчинной конторе получил он старый диван,  железную кровать, стол, этажерку для книг, да полдюжины венских стульев. Столоваться стал у управляющего Александровским хутором Владимира Евграфьевича Шведова, молодого человека двадцати лет, который вместе с теткой занимал квартиру в том же барском доме. Год назад под номером первым окончил Шведов Московскую земледельческую школу, а до того воспитывался в имении Новосельцева, где ранее состоял управляющим его покойный отец. Имение это расположено было во Мценском уезде Орловской губернии. По женской линии Шведовы шли от Леоновых, общих наших предков (см. схему).

Занятия в школе, как пишет дед, никогда почти не удавалось начинать раньше середины сентября по той причине, то шли еще молотьба и дети помогали взрослым. Все торопились закончить работу к Сергиеву дню 25 сентября, когда праздновался престольный праздник, игрались свадьбы, и на целую неделю вся Александровка спивалась.  Поэтому иногда занятия в школе задерживались до 2 октября, т.е. начинались сразу после Покрова.

Учились в школе обычно 60-70  человек, 35- в первом отделении, 20 – во втором и 15 – в третьем. Много было второгодников. Сначала двоечников почти и не было, лишь со временем стало их в школе по 8-12 человек. В школе все три отделения учились одновременно, сидели на партах по 8-10 человек на каждой. Сначала и не раздевались даже, лишь потом появилась вешалка.

Занятия шли с 9 утра до 1 часу дня, начинались они с молитвы, «Ко святому Духу», кою прочитывал дежурный ученик:

«Царю небесному, Утешителю, Душе истины, Иже

везде  сей  и  вся  исполняй,  Сокровище  благих

и  жизни  Подателю,  приди  и  вселися  в  ны,  и

очисти  ны  от  всякия  скверны,  и  спаси,  Блаже,

Души наши».

Перьями писали уже металлическими, а грифелем на аспидных досках. По окончании занятий читалась молитва «Достаточно есть …».

Здание школы располагалось недалеко от церкви, и взрослые – свадьба ли с поезжачими, родители, а то и просто крещеный люд – то и дело заглядывали в школу.  Какая-нибудь сердобольная мамаша отворит дверь в класс и говорит: «Как тут Гришутка-то наш? Чай, есть хочет. Вот каравайчик принесла ему тёпленький. Не бойся, учитель. Сейчас обоимемся и уйдем».

Приходила другая мать, говорит: «Ты, учитель, взял бы еще к себе нашу Анютку. А то их семь ртов, целый день они в избе-то есть просят. Вот так-то бы один лишний рот у нас убыл».

Подходили святки и новый год. В школе появилась елка. Дед учил с детьми стихи и басни в лицах, клеил игрушки, сам играл на скрипке или приглашал гармониста, балалаечников. Дети водили хороводы с приплясом, танцевали метелицу, барыню, трепака. В заключении раздавались подарки: орехи, мятные пряники, жамки, приобретенные на пожертвования.

С половины апреля детишки в школе начинали убывать: кто огород караулил от грачей, кто телят или гусей с гусятами пас – работ по хозяйству появлялось много.

В середине мая бывали экзамены, сдавшие их, получали льготные свидетельства, согласно которым срок воинской службы (у мальчиков) сокращался с 6 до 4 лет. Получали такие свидетельства 4-12 человек в год.

Весной отхлопотал дед у конторы участок земли рядом со своим домом, пригласил своих учеников, разделал грядки, высадил клубнику, малину, семена яблони, акации, овощи. Каждый год потом собирал он в своем саду детей и показывал, как надо  прививать яблони, ухаживать за растениями. Ребята охотно ему помогали.

Водил детей в лес, в степь, на речку. Показывал птиц, гнезда, объяснял жизнь животных, учил различать травы и цветы. Дети любили своего учителя, и душа деда наполнялась благодатью.

В одну из весен, ближе к выпуску, в школу пожаловал граф. Прибыл он в коляске, запряженной дышловой орловской парой в сопровождении управляющего. Прошел в класс, сел на стул и сказал: «Здравствуйте, дети». «Здравствуйте, Ваше Сиятельство!», — стоя, отвечали они.  Потом он попросил одного мальчика прочесть молитву, другого прочесть стихотворение, а третью девочку выйти и написать на доске свои имя и фамилию. Оставшись всем доволен, граф милостиво выслушал просьбу деда о ремонте и расширении школы. «Вот эту стену, — он указал управляющему рукой на трещину в стене, — снести и пристроить к школе такую же половину».

Заменены были в школе и парты на двухместные, присланы новые учебники, а также сборники песен Соколова, 10 книг Закона Божьего, молитвенники и прочее.

В память своего посещения граф распорядился послать детям пакеты со сладостями и орехами.

Когда пришло время, в школе этой стали учиться и получать ……..(далее нет текста)

 6. КОССОВЫ. ЖЕНИТЬБА ДЕДЕУШКИ

ФЁДОРА АЛЕКСАНДРОВИЧА И БАБУШКИ

ЕКАТЕРИНЫ АЛЕКСАНДРОВНЫ

Бабушка наша, Екатерина Александровна, родилась в 1859 году в селе Волково Мценского уезда Орловской губернии. Была она дочерью потомственного дворянина Александра Львовича Косова, промотавшего и пропившего свое состояние и вследствие этого служившего в уездном городе Мценске на скромной должности секретаря земской управы. Умер от в 1862 году, и отца бабушка не помнила.

Дед её, Лев Львович Косов, в составе Орловского ополчения, принимал участие в Отечественной войне 1812 года, отличился, получил чин офицера, соответственно этому был жалован во дворянство. Другой его сын был полковником в Нижнем Новгороде.

Мать бабушки, Наталья Федоровна Леонова, происходила из семьи так называемых однодворцев – государственных полукрепостных крестьян. По происхождению однодворцы были потомками тех стрельцов, которых Петр I не казнил, а помиловал во время стрелецких бунтов. Правда, расселил их по сторожевой линии вдоль тогдашней южной границы русского государства отдельными караульными дворами. Отсюда и пошло прозвище «однодворцев». Можно высчитать, что, сказав шесть раз пра-, дед нашего теперешнего поколения был стрельцом.

Семья Леоновых, видно, была состоятельной. Брат Натальи Федоровны – Василий Федорович, торговал, брал откупы, имел 4-х сыновей. Прабабушка наша, Наталья Федоровна, умерла еще ранее своего мужа. Трех дочерей её – Евдокию, Варвару, Анастасию, видимо, воспитывали родственники. Сама бабушка Екатерина Александровна воспитывалась тоже в семье одного из родственников, агронома, состоявшего управляющим имением.

Несмотря на то, что родственник был образованным человеком, бабушка Екатерина Александровна воспитана была по-народному, окончила всего два начальных класса, писала плохо, но читала хорошо и читать любила. На своей дареной фотографии бабушка сделала  буквально следующую надпись: «На память Володи и Ани от матири любящей вас викторовой», 1926 год 6 января. С.Знаменка Тамбовского уезда». Православное, народное воспитание объяснялось тем, что главным воспитателем при ней состояла старшая сестра Евдокия, богомольная старая дева в синих очках. «Тетя Даша», как звали её племянники, жила в семье бабушки и после её замужества и стала единственной, кто похоронен был на кладбище в Александровке.

Вторая сестра бабушки – Варвара – тоже осталась не замужем.

Третья сестра – Анастасия Александровна – была замужем за Васильевым. У них было четверо сыновей и дочь Анна, по мужу Ласкина. Семьи Васильевых и Ласкиных всю жизнь поддерживали близкие родственные отношения с семейством Викторовых, о чем не раз будет описано ниже.

Была у бабушки и еще одна (двоюродная) сестра Анна, состоявшая за Евграфом … Шведовым, сын которого Владимир Евграфивич был управляющим Александровским земельным участком в 1885 г., т.е. в момент переезда туда дедушки Федора Александровича. Племянник бабушки Владимир Евграфивич также происходил из Мценского уезда – он-то и способствовал знакомству Екатерины Александровны и Федора Александровича.

В записках нашего деда, Федора Александровича, о женитьбе на бабушке говориться следующее:

«1889 год, 29 сентября, был для меня многозначительным, счастливым и родственным. Я женился на сердцу на бедной, но рассудительной и тактичной девушке. Теперь я стал семейным человеком. Появились иные думы, иные заботы. Граф выдал мне своих кабинетных 100 рублей на обстановку. Свадебное торжество прошло в радостной, родственной обстановке. Были, конечно, мои родители и ближайшие родственники, а с её стороны находились 2 сестры и её племянник – заведующий земельного участка; много было приглашенных знакомых, товарищей, сослуживцев, должностных лиц в имении графа. Граф освободил меня на целую неделю от школьных занятий».

На святки (неделя от Рождества до нового года), т.е. во время школьных каникул, у дедушки и бабушки состоялось свадебное путешествие.

«23 декабря я со своей молодой отправился на её родину, к родственникам в г. Мценск, Орловской губернии, у коих прожили все святки. 10 января мы прибыли в свое гнездышко в село Александровку. Святками в Мценске были приглашены в городской клуб. В большом зале было более 300 человек. Играли военную музыку. Распоряжался и смотрел за порядком старшина города. В буфете изобилие было дорогого десерта, фруктов – яблок и апельсинов, всяких фруктовых вод, лимонада и сельтерской воды. Старшина и кавалеры ухаживали за дамами, в изящной и деликатной форме предлагали своим дамам что-нибудь взять из десерта и фруктов.

И, смешно сказать: из прекрасного пола были такие лакомки, которые нелегально  «………………………………» бесцеремонно наполняли свои, вероятно, какие-нибудь особые карманы, в кои спускали их изящные пальчики взятое со стола или вазы.

Город Мценск – древний город, расположен на реке Мсте, впадающей в Оку. В старину на этой территории жили язычники, витичи. До проведения железной дороги из Москвы на юг, он был большим портовым городом. Жители всю зиму ссыпали разные зерновые продукты в огромные «2-х этажные, расположенные на берегу Мсты амбары, строили на льду огромные барки, насыпали их товаром и полой водой сплавляли на Оку и дальше по назначению.

На берегу Мсты стоит одноэтажное здание – дворец Екатерины Великой, в котором она останавливалась и отдыхала, когда ехала к графу Потёмкину в Малороссию. Кроме уездного училища, других учебных, просветительских и ремесленных заведений не было. В то время, когда я в нем был, он представлял из себя глухой, захудалый город. Как горожане, так и жители деревень, отличаются особым выговором в словах, например, они говорят так: «у вагоне» вместо «в вагоне», или: вместо «я еду в телеге» говорят «у телеге», вместо Фёдор – «Хфёдор», снег по колена – «у колена». Но, в общем, говор приятный. Жители сел и деревень отличаются особым своим национальным нарядом, подходящим по вышивке сарафана и сорочки к малороссийскому наряду». На шее носят монисты – особое украшение из цветных бус и бисера (см. фото бабушки, 1883 года), на голове носят (большею частью) красный платок, срединой его покрывают верхнюю часть лба, а нижние концы завязывают под косой».

Такова была родина бабушки в описании деда.

Первые одиннадцать лет своей жизни Фёдор Александрович и Екатерина Александровна прожили в двухкомнатной квартире всё того же барского дома, стоящего при подворье. Здесь и родилось у них пятеро детей. Первым в 1892 году был рожден Александр … «Один из последних дней октября для меня и моей жены был самый горчайший, мучительнейший. В душе жгучая боль от страха, отчаяния, соболезнования и сострадания; а для неё, бедненькой мученицы, муки рождения неописуемые: для них у меня не находилось ни в уме, ни на языке слов для выражения ея страданий от боли. Эти физические и душевные мучения хотя невообразимы, но осознательны и понятны только переживающему их. Вот уже 9 часов вечера. С муками страдалицы и у меня мучительное, щемящее сердце, боли все увеличиваются, душит в горле, слезы льются … Вот когда нужна вера, вот когда необходима дерзновенная пламенная молитва к Нему, который зрит каждое биение сердца, принимает всякий вздох нашего покаяния, исчисляет мельчайшие капли слез! Такая молитва пройдет небеса!

Боже, пощади! Неужели на этом ей предел жизни! Неужели я опять один! … А там в опочивальне – о, ужас! Нет, я больше не могу слышать, я истерзался, я изнемог! Нет, нет, не могу! … Всемогущий Боже, прости её! Она мученица! Прости! Прости! Слезы душат меня и катятся градом. Я, отчаянный душевной мукой, в изнеможении падаю коленопреклоненно на пол, плачу и молю: прости и помоги! Еще минута-две тягчайшего и мучительнейшего ожидания … Слышится и не верится! … Крик дитяти! О, радость! О, восторг! И слезы горячей, сердечной, благодарной молитвы неудержимым бурным потоком льются! … Еще минута и слезы смыли с груди давящий тяжелый камень. Я вздохнул, мне стало легче. Через полчаса я подошёл к ней. А она с мертвенно бледным лицом, с легким румянцем на лице с перемягшими губами и оставшимися на ресницах двумя слезинками, блестевшими как росинки на цветах, смотрела на меня с радостной улыбкой. Я стал целовать её уста, щеки, голову и руки; а она мне шептала «сынок!» …

На восьмой день по рождении мы назвали новорожденного Александром (что значит поборник мужей – в честь двух дедов) и спраздновали по-семейному скромные крестины.

Я каждый день по несколько раз подходил осторожно и постельке, колыбели малютки, любовно смотрел на него, радовался и много, много думал о нем …».

 * * *

«Зима следующего года была обильна снегом. Весенний разлив был сильный и дружный. Пахота и выгонка скота на пастбище начались с 1 апреля. Зеленя из-под снега вышли веселые. В мае прошли складные дожди с промежутками. В полях все пышно росло. В такую-то благодать я и жена с сыном поехали на мою родину к родителям показать им своего сына. Ехать приходилось вдоль обширной степи на протяжении 3-4 верст, по которой разбросаны были большие кусты чернолесья и тальника с котлованами между ними, в которых на все лето скоплялась снеговая вода и водилось множество дикой птицы – уток, пигалиц (чибизов) и гагар. Вот у одной такой котловины, лежащей при дороге нашего пути, мы и сделали отдых. Кучер, отстегнув повод и черезсидельник у лошади, пустил её на траву. А мы пустили своего мальчика побегать.

Как живописна, как поэтична это время была степь! Так и просится на кисть художника. Большой простор горизонта. Степь – что ковер персидский расстилалась во всю даль, украшенная разнообразным сочетанием цветов, над которыми волнообразными полосами трепетал и колебался накаленный солнцем воздух, унося с собой эфирное благоухание. А в синиве воздушной сотни жаворонок трепетали и замирали в зените, разнося с воздушной высоты свои серебристые разнообразные трели. Ах, как хорошо, как приятно дышать в такой ласкающей природе чистым здоровым воздухом! Как он успокоительно влияет на душу и тело! Так бы и остался здесь и слушал бы, как в кусту перекликаются деркачи, а в степи там и сям щелкают задорные перепела, смотрел бы, как над камышом перелетают чибизы и кобчики.

Незаметно прошло время получасовой остановки. Я сказал кучеру, что пора ехать. Кучер подтянул повод и черезсидельник лошади, и мы поехали дальше.

Перед закатом солнца приехали в дом родителей. Конечно, они были очень рады нашему приезду, а бабушка в особенности довольна была внучком. Ласкала его, кормила разными кашками и киселями.

 

7. АЛЕКСАНДРОВКА

             Село Александровка расположено было в 15 верстах от Знаменки, в треугольнике, образуемом слиянием рек Кармана и Ключевки. Село полустепное, всего дворов пятьсот – протянулось глаголем верст на семь одной единственной улицей, она же была и главной. Та часть, что шла по южному берегу Кармана, именовалась Слюнявкой, от неё вдоль речки Ключевки располагалось собственно Александровка, а за мостом в линию с Александровкой тянулась та часть деревни, которая носила название Ключевка, против неё располагалась ещё одна часть села – «Гумно». Между Гумном и Слюнявкой в центре оставалась большая площадь, размером с квадратную версту, в середине которой стояла церковь, рядом школа, сзади кладбище. Со стороны обширной примыкавшей к площади степи размещалось графское гумно, на котором стояли риги, амбары, ометы соломы и кменная сушилка. В подполье её была вделана топящаяся соломой печь, а в каменном полу шли многочисленные переходы-дымоходы. На стропилах под навесом крыши жили совы. Их писк и уханье, хлопанье крыльев, возня слышались вечерами, возбуждая любопытство и страх деревенских мальчишек.

Сзади гумна на много верст, вплоть до излучины Кармана, простиралась целинная ковыльная степь, которой граф Строганов очень гордился. Степь была и по другую, восточную сторону Ключевки. Там пасся породистый графский скот и лежал хутор с молочной фермой и маслобойней. Заведовал хутором Александр Васильевич Трегубов, а главным мастером-маслоделом был немец …………. Аушерберг. Другим хутором заведовал Тихон Флорович …. На этом хуторе в числе прочего возделывали и молотили мак, большие черные груды которого лежали прямо на гумне. Ребятня туда бегала, объедалась и спала до полудня без просыпу.

Все три графских хутора, расположенные близ Александровки, вместе с нею образовывали один земельный участок имения, заведующий которым жил в каменном двухэтажном, так называемом «барским», доме, прямо против церкви. Крестьяне, бывшие крепостные графа Строганова, жили зажиточно, пахали хоть и сошкой, а земли засевали по многу, урожаи обычно были обильные, почти у многих стояли ржи по 2 и по 3 года на участке. Скотоводство развито было, и скота крупного и мелкого разводилось много. Питались сытно. В реках и озерах много было рыбы и дичи, тоже и по степи. Жители исключительно занимались земледелием и продажей излишков от земледелия и скотоводства на местных базарах, станциях железных дорог и в Тамбове.

Рукомесла – портняжное, сапожное и плотницкое были только частного характера – домашнее. Вальщики, овчинники приезжали на сезон из села Копобеева. Кузница в селе была одна, и в ней работал не свой житель, а пришлый кузней Михаил. Дед Александр Фёдорович однажды зашел в кузницу починить замок и разговорился с ним о том, как тяжело жить рабочему человеку. Михаил рассказывал: «Я и отец мой были дворовые   люди у своего помещика, земли при отпуске на волю нам не дали, с дворовой избы нас выселили. Отец умер, а я переселился вот сюда, в Александровку. Куда ни сунься – кругом всё графская собственность. А зачем ему? Их всего с женой две души. А я вот живу с семьей сам пят, земли у меня нет, кроме трёх сажень в огороде хозяина, и за ту уплачиваю работой. Ведь руки-то у меня не железные, молотом на наковальне много не заработаешь. А как поленился или болезнь какая навалится, то и зубы на полку …».

Дед ответил: «Я с тобой согласен. Но ведь лбом стенку не прошибешь. Еще не настало время, не созрел, не просветлел народный ум. Вот, поверь, мне. Я живу в Александровке девятый год и некоторые мои ученики теперь уже взрослые парни, совсем другого взгляда на жизнь и рассуждают иначе, чем старики – их отцы. А пройдет пятнадцать – двадцать лет, они станут управлять общественными делами и подойдут к земельному вопросу энергичнее и ближе. И народ, и Россия наша ещё только в отроческом состоянии, а когда она разовьется умственно, возмужает политически, то те узкие рамки, в которых мы теперь живем, окажутся негодны и стары. Тогда их и чинить не придется, а просто выбросить их вон, чтобы свету было больше.

Ну, уважаемый Миша, мы с тобой заговорились, а время обедать. Пока, до свидания. Ах, виноват, забыл. За труды твои сколько заплатить?».

— «Сколько дадите …» (Дед подал ему пятьдесят копеек).

— «Ну, ещё раз до свидания!».

 * * *

            Со временем своей земли Александровским крестьянам стало недоставать. Много новых дворов построилось, отделилось от отцовых хозяйств, много дополнительных наделов возникло на сельской земле. Собрались раз деревенские мужики и стали про землю толковать – как бы укупить у графа ещё земельки. Тут-то и проходил мимо Фёдор Александрович, поздоровался, поинтересовался, о чем разговор. И стали мужики просить его пособить делу. Составил тогда дед прошение начерно и отдал мужикам, чтобы сельский писарь перебелил. И потом не раз ездил к управляющему вотчиной конторой И.И. Величко, чтобы направить дело в пользу сельской общины. Разрешение графа было получено с рассрочкой на 50 лет. Земля-то в те времена стоила от 100 до 200 рублей за десятину.

 * * *

 Голодные годы в Александровке тоже были. Особенно сильный голод был в 1891 году, когда озимые вымерзли от гололедицы, а яровые посохли. Тогда Екатерина Александровна подмешивала в хлеб отруби и лебеду. На базарах. тем временем, кулаки догнали цену на муку до 2-3 рублей за пуд, и граф приказал продать крестьянам зерно и муку из своих запасов согласно спискам едоков. Муку из расчета пятьдесят копеек за пуд  крестьяне брали в счет будущих барщинных отработок.

Но проходило недородное время, и снова приспевал хороший урожай. Тогда «всем обществом» молотили снопы, переходя с гумна на гумно от одного хозяина к другому. Молотили кто цепами,  строго чередуя удары, а кто валками на лошадях. Ворошили вилами солому, веяли зерно на ветру.

Начиналась молотьба и на графском гумне. Зерно тут сразу не сушили и засыпали в амбары поодаль от деревни, чтобы уберечь от пожаров. Много засевали и молотили проса – от него и мякины для кормления скота тоже было много.  Недалече от графского гумна стояла старинная ветряная мельница. Две другие – паровая и водяная были у арендатора Шустова. Каждый стремился поскорее смолоть хоть немного мучки из новины. Какой пахучий, какой вкусный получался из неё хлеб! Бывало, отвалит Екатерина Александровна с утра горячего хлеба вволю, нальет кружку парного молока – вот дети до вечера и сыты.

Была в Александровке и своя пекарня, держал её хозяин молочной лавочки. Но пёк в ней не хлеб, а крендели и разною сдобь. В праздники работы у него было больше и тогда звал он в помощь Викторовскую ребятню лепить крендели. «Ну, дети, спаси вас бог за помощь и дай вам здоровья. Кушайте», — говорил он в конце работы и надевал кому-нибудь связку кренделей на шею. Вкусные пресные просфоры для церковных треб пекла на всю деревню одна монашка.

Была и еще одна лавка с мелким товаром: конфеты, пряники, сахар, керосин, нитки, пуговицы. А вот хозяин – тот был чистая сволочь и грабитель. Народ обирал, жену и работника бил, а баб деревенских, кои поддавались, одаривал лентами, угощал сладкой наливкой, да и уводил в заднюю темную комнату лавки.  Дед Федор Александрович как-то зашел к нему и спросил пачку табаку. «Есть у меня одна пачка, — отвечает хозяин, — давеча видел за полкой завалялась». И достает старую, мятую. «Пятьдесят, — говорит, — копеек с вас». «Помилуйте, — изумился дед, — за что столько? Она у вас слежалась, да и с давними промочками. Ну, возьмите с меня пятнадцать-восемнадцать, ну, в крайности, двадцать пять копеек».

«Э, нет! Она у меня три года лежала мертвым капиталом. Продай я её в срок, деньги-то эти в оборот бы пошли. Дешевле сорока копеек продать не могу».

 * * *

            Пошел как-то дед с удочками на речку рыбачить, подсел там к другому рубаку, соседу Прокопию, спрашивает: «Можно, Проша, рядом с тобой рыбку половить?». «Отчего ж  нельзя, запрета нет», — отвечает Прокопий. Поймал дед с десяток окуней, да ершей и плотвы штук двадцать. Потом спрашивает: «Не знаешь ли , Проша, чего это с утра у двора шумиловского народ толчется?». А тот и рассказывает: «Здесь, видишь, какое дело вышло. Кузьма Ямочкин вечером вчерась свел лошадь свою в овраг пастись. Укрылся тама зипуном, да и уснул. Ночью проснулся, а лошади-то и нет. Ну, думает, утром найду. Утром поглядел – опять нету лошади. Пошел с уздечкой в деревню, по дороге спрашивает мужиков, не видали ли его лошади. А те отвечают, мол, шумиловские сыновья поймали её на своих овсах, да и во двор к себе свели. Кузька в самому, а тот говорит: «Стоит у меня твоя лошадка. Что ж, сейчас пора рабочая, забирай её, только сначала за потраву плати десять рублей». Кузька уж его Христом-богом молил, просил отпустить лошадь, а тот ни в какую. Староста с понятыми мужиками ходили, смотрели потраву и оценили её в три рубля. Шумилову говорят: «Бери с Кузьки трешницу — боле того дело это не стоит. Страда самая рабочая, не имеешь права скотину держать. А коли не согласен – мы сами у тебя со двора лошадь сведем и хозяину отдадим. Судиться будешь – еще более прогадаешь». Кричал, кричал Шумилов, жаловался на грабеж, потом смотрит, народ-то не в его пользу  дело рассуждает – отдал за три рубля».

 * * *

            Бывали и пожары – непременная принадлежность русской деревни. Раз сгорело двадцать дворов. Сильный ветер разносил пучки горящей соломы, и огонь перекинулся на другую сторону улицы. Как водилось в таких случаях, пожарный сарай оказался на запоре, одни бочки с водой рассохлись, а у других с дрог колеса были сняты. Староста, слышь, их снял, да в соседнюю деревню уехал. Посреди пожарища прискакал урядник, начал командовать, цепь из людей с ведрами выстраивать от пожара до речки, непрестанно матерился. После конца пожара ускакал. Народ про него сказал: Тоже начальник. Поменьше со старостой-то надо яешницы по шинкам разъедать, почаще в пожарный сарай наведываться». Впрочем, приезжал потом становой пристав со стражниками, старосту забирал в волость и там, на десять дней, посадил его в кутузку. Немудрено, что пожары были большие – на всю Александровку было всего два каменных дома, оба двухэтажных. Один принадлежал Фролову – жил он своим капиталом, не крестьянствовал, а второй был «барский» (графский) дом, белый нарядный с полисадником. Сзади дома был «барский двор» с хлевом, конюшней на десять лошадей, сараем, каретником. Сбоку, рядом с домом, окнами на улицу стояла «людская» для графских рабочих, живших там с женами и детьми.

 

Близилась осень, в соседних селах ширились базары. После летней ярмарки в Знаменке осенняя проходила в Медведицком. Из Александровки тянулись туда возы с яблоками и разными овощами, обратно возвращались с обновами, угощеньями, домашней утварью.

Готовились к престольному празднику – Сергиеву дню, приходящемуся как раз на 27 сентября. После праздничной церковной службы разворачивалась в селе  гульба вплоть до Покрова – 1 октября. Скотина в эти дни гуляла, где хотела, а пастухи пригоняли стада задолго до срока. Пили-ели вволю, вся Александровка прямо-таки спивалась. Многие доходили до такого состояния, про которое говорилось, что мужик «спился с круга», т.е. в случае сельского схода удалялся бы оттуда. За отсутствием пьяных «на кругу» в те времена строго наблюдали урядники, чтобы не было, упаси бог, какого мордобития.

К этим дням обычно приурочивались и свадьбы, свершаемые по чину церковного венчания и старинным обрядам. Жених в коляске с лошадьми, запряженными русской парой (каретник с дугой и правая пристяжная в постромках), украшенной лентами подъезжал к дому невесты и выкупал её у подруг. Торг шёл долго, с шутками, да прибаутками.  Жених одаривал подруг деньгами и лентами, и увозил невесту наряженную в церковь. Родители побогаче ставили молодым дом, родственники дарили телку, свиней, домашнее добро. Если молодые оставались в доме жениха, где обычно отдельной комнаты не было, то ставили им кровать с пологом, да и жили все вместе, добра и детей наживали.

Осенью в Александровку и другие тамбовские села наезжали торговые агенты саратовской табачной фабрики Левковича. Это у него служил сначала кассиром, а потом бухгалтером Елецкий родственник Семеновых Андрей Андреевич Костин. Иногда на закупки табака выезжал и сам Левкович в сопровождении А.А. Костина, который много лет спустя интересно рассказывал об этих поездках, посещении ярмарок, кутежах в ярмарочных кафешантанах. Обычно Левкович в каком-нибудь селе у зажиточного крестьянина снимал помещение под жильё и амбар, куда свозил весь закупленный табак. Тюки с товаром санным путем потом переправлялись в Саратов. Что дед Фёдор Александрович много лет продавал табак – это известно, а вот, встречался ли он с А.А. Костиным – нет.

Был в Александровке и ещё один праздник – бабий. Свершался он на Кузьму, т.е. в Кузьмин день четвертого ноября. Все полевые работы к тому времени были кончены, зерно засыпано, сено сложено, погреба чем надо забиты. Ни тележного, ни санного пути не было, и мужики сидели дома. После урожая жизнь была более-менее сытная и не безденежная. Тогда бабы и девки собирались компаниями по избам, у кого удобнее, закупали вина, пекли блины и пироги, доставали соленья и ели-пили одни, без мужиков, пели песни, да шуточки-прибауточки между собой отпускали. Застолье такое продолжалось до вечера, а вечером выходили бабы на улицу с песнями. Тут и мужики-парни к ним подходили с гармонями и балалайками. Бабы им от себя выпивку подносили, и до ночи шла у них совместная гульба.

Гуляли ещё последние три дня масленицы. Ели блины, катались на разукрашенных лошадях в ковровых санях. Это и было последнее народное гуляние всей деревней. Прочие праздники тоже были, но справлялись они больше уже в церкви, да в домашнем кругу по-родственному.

Поздней осенью и зимой были ещё посиделки. Праздником они не считались, но бабы и девки их любили. Собирались по очереди то в одной избе, то в другой за пряжей и рукодельем вкруг одной лампы, чтоб керосину расходовать меньше.  Пели старинные, народные песни. Судачили, да разговоры разговаривали. Кому свадьбу наговорят, кому ребеночка, а про других-то и нехорошее сказать могут. Слова бабьи, что птички порхают.

 8. ДОМ, САД И ХОЗЯЙСТВО

            Вслед за Сашенькой пошли у Викторовых дети Алёшенька (1893), Володя (1896), Наталия (1898), Серёжа (1899) и Капитолина, родившаяся в 1904 году.

В 1901 году вотчинная контора имения начала строить для семьи деда новый дом «из осинового тёса», располагавшийся впритык к барскому подворью.

К тому времени отработал дед в имении графа учителем ровно 15 лет, за 15 лет и 20 лет беспорочной службы представлен был к двум медалям. Все это время был он в Александровке и регентом церковного хора. Усердный труд, благопорядочность, большая семья, сравнительно молодой возраст (43 года) деда и были приняты во внимание при решении графа.

Дом строился одноэтажный, отчасти на господский манер, в котором хозяйская половина отделялась от кухни,  чуланов и помещения прислуги. Черный ход вел на барский хозяйственный двор, широкое парадное крыльцо – в сад, посаженный ещё ранее дедом, и на улицу. Оба хода через весь дом соединялись коридором, по левую сторону которого размещались холодный хозяйственный чулан (он же летняя комната), нужный чулан, обогреваемый с одного боку стоявшей за стеной кухонной печью. Кухня была большая, один угол её был занят русской печью, — с утра до вечера готовили на ней еду, топили, когда соломой, а когда дровами. За большим столом семья Викторовых завтракала, обедала, ужинала. Перед вкушением пищи отец семейства, обратясь на угол с иконами, читал молитву:

«Очи всех на тя, Господи, уповают и Ты

даёши им пищу во благовремении,

отверзаеши Ты щедрую руку Твою и

исполняеши всякое животное благоволения».

 

Посуда на кухне была деревянная, кастрюль никаких не было, а варили в обливных чугунах, которые в печь и из печи подавались ухватом. Летом чугунки ставили на таганки, под которыми жгли чурки и щепки. В глиняных бадейках топили молоко, в глиняных горшках тушили картошку со сметаной.

Два окна выходили на барский двор. Кухня была уютна, пропитана вкусными запахами еды, свежих дров, соломы и теплым жилым духом. Её любили, здесь больше проводили время. Тут на печи спала Парамоновна, неопределенного возраста рябая женщина – сирота, жившая у Викторовых наполовину за кухарку, наполовину за приёмную родственницу.

Угол кухни рядом с печкой в марте загораживался досками и туда на ворох соломы приносили новорожденного теленочка. В своём закуточке он тягуче мычал, чмокал молочко и сосал пальцы, которые ему просовывали дети. К Пасхе обыкновенно теленка переводили в хлев, солому за ним сжигали в печи.

С правой стороны коридора дверь вела в прихожую, главное место в которой занимала обширная вешалка. Стоявшая тут же этажерка была забита нотами церковного хорового пения, школьными учебниками. В углу прихожей также висела икона. В другой угол выходило устье большой печи; стенки её выступали во все три жилые комнаты. Рядом была дверь в спаленку, где сначала жила тётя Душа, няня, а потом ещё приемная дочь Викторовых Уляша. Относительно Уляши вспоминали так. Однажды на сельском сходе было объявлено, что имеется сирота восьми лет, оставшаяся после смерти родителей. Вот и взяли её в семью Викторовых, где в то время дочь была только одна, а сыновей четверо.

В конечном счете, в семье оказалось семеро детей, число счастливое. А Уляша жила у Викторовых до 16 лет, когда в 1908 году уехала замуж в Петербург, на всю жизнь сохранив со своими сводными братьями и сестрами, а также их внуками, хорошие родственные отношения.

Три окна самой большой комнаты в доме выходили в сад. В красном углу комнаты размещался целый иконостас с негасимой лампадой перед ним. В середине этой комнаты на полу, на расстеленном войлоке, спали четверо братьев – и тогда, когда были малыми ребятами, и когда приезжали на каникулы из Тамбовского духовного училища. Праздничный обеденный стол в это время отодвигался в сторону.

В углу на большом сундуке с зимними вещами спал Фёдор Александрович. Над сундуком на стене висел шкафчик с семейными документами, деньгами, фотографиями, ценностями и сластями. К большой комнате примыкала спаленка Екатерины Александровны, где стояла её кровать и кровать девочек – Натальи и Капитолины – обе они спали вместе.

Дом Викторовых не имел лишней мебели и вообще лишних вещей – всё только самое необходимое, включая одежду. Единственно, что было в изобилии – это иконы. Икон в доме было множество, в каждой комнате по иконе, а в кухне и горнице – по нескольку. Были среди них и составлявшие приданое Екатерины Александровны, дарёные родителями деда на свадьбу (божье благословение), а большая часть представляла собой подарки деду от служащих графа и певчих хора, сделанные по поводу всяких дней ангела, крестин и прочих памятных дат.

Одиннадцать человек жило в доме – когда собирались все, он кишел как муравейник. Часты были гости, соседи, служащие имения, крестьяне, приходящие по делу. Летом ели за столом на крыльце, выходящем в сад.

Под крыльцом на цепи жил Полкан, старый добрый дворовый пёс.

К северо-западному углу дома пристроен был хлев для коровы с телкой, сарайчик для свиньи, курятник-индюшатник. Помещения со всей этой многочисленной живностью стояли фактически на барском дворе, корма тоже выписывались из графских запасов. В сарае была картофельная яма. Туда картошка с осени ссыпалась валом, закрывалась досками и соломой, землей, а сверху лежало сено или мякина. Был ещё погреб с соленьями, картошкой на расход, овощами. Капусту подвешивали за кочерыжку к потолку. Яблоки зимние анисовые дарили крестьяне за учительские труды. Хранились они в подполье, а вход в него был изнутри дома.

Перед домом со стороны улицы дед посадил кусты бузины – они, как считалось, отпугивают мышей.

На юг к дому примыкал пожалованный деду участок земли площадью более десятины, обкопанный глубокой канавой. За пятнадцать предшествующих лет обсадил его дед ветлами и кустами акации, оградив от сухих ветров и сдувания снега. На участке под окнами дома всё лето цвел табак, а в центре близлежащей площадки разбита была клумба с прочими цветами. Четыре дорожки, расходящиеся от клумбы, образовывали четыре куртины с малиной, клубникой, вишней, сливой, смородиной и прочими посадами. Подальше располагались посевы гречихи, росли две большие яблони, кусты орешника. Самую дальнюю часть  территории занимало дикое разнотравье, там Фёдор Александрович косил сено для коровы. Та дальняя стена сада была засажена черемухой. Осенью пекли с нею пироги, а летом давали от поноса.

Сад Викторовых радовал глаз ухоженностью и порядком, цвел и благоухал с ранней весны до красно-желтого листопада.

На север от дома под уклон к речке Ключевке сбегал косогором огород: картошка, горох, редька, репа, капуста, огурцы, морковь, свекла, лук и разная зелень (помидоры в то время приняты не были). Тыква вырастала большими колесами. Сажал дед там и табак, который с выгодой продавал скупщикам, наезжавшим большей частью от фабрик Левковича из Саратова.

Всё большое хозяйство надо было пестовать всё лето с утра до ночи. Дети часами пропадали  в малиннике и огороде, таскали ведрами воду из колодца на барском дворе или из речки. Особенно много досаждал табак, нуждавшийся в тщательном уходе. Осенями дружно выбирали в огороде картофель и всякий овощ.

Питались по будням тоже в простоте: молоко, пшенная да гречневая каша, щи, картошка, яйца, хлеб да чай. Летом – зеленые щи. Маленьким – манная каша. На скорую руку наводила Екатерина Александровна саломать: замесит на воде или молоке ржаной муки, да и прижарит её с маслом на сковородке. Пока горячая – пальчики оближешь. Утром спахтает молоко – а вечером уже едят свое масло. Масла, правда, не хватало.

По воскресеньям или праздникам с утра пораньше мать семейства с кухаркой пекли блины, лепешки, пышки со сметаной, пироги с яблоками, капустой, морковью. В эти дни еда была изысканной.

Умела Екатерина Александровна разводить индюшек. Сама подкладывала под них яйца, варила индюшатам каши,  да подкармливала ранней зеленой крапивой. Летом несколько индюшиных выводков уходило далеко в степь, большей частью и домой ночевать не возвращалось. Осенью их откармливали под уткой.

Однажды держали две коровы, а обычно – корову и телку. Раз в год (к Рождеству) резали свинью и коптили из неё окорока, которые потом развешивали под потолком в холодной комнате. Екатерина Александровна окорока запекала в тесто. Вслед за этим покупали и держали на откорме другого поросенка.

Скотину граф разрешал держать за свой счет (кроме лошадей). И корма выдавались бесплатно. Бывало, Федор Александрович напишет в экономию: :Пришлите задков». И на следующий день привозили зерноотходы, которые шли на корм птице и свинье.

Куры у Екатерины Александровны были русские – пеструшки и рябы. Если садилась курица на яйца после срока, то мать купала  … (нет стр.57).

 9. ПОЕЗКА В ПРОТАСОВО

В тени за домом (чтоб не рассыхался) стоял у дедушки Фёдора Александровича простенький безрессорный одноконный тарантас. Подарил его молодым вскоре после свадьбы  прадед Александр Александрович с таким расчетом, чтобы не забывали дорогу в Протасово, навещали стариков. Весной каждый год дед собственноручно красил тарантас, причем колеса всегда красными, мазал дегтем оси. Частенько тарантас отдавали под деревенские свадьбы. По случаю Фёдор Александрович и Екатерина Александровна поднаряжались и ездили в Знаменку в контору и магазины, на базар и ярмарку, бывшую всегда на Петра и Павла, к знакомым, крестным родителям детей. Представлялись графу и получали наградные – по сто рублей. С наградными дед, опять же  на своём тарантасе, отъезжал в Тамбов и там покупал всё необходимое – одежду и обувь, мануфактуру, сласти и гостинцы. Лошадь для запряжки брали с барского двора.

Тарантас дети любили, а Фёдор Александрович и вся семья с удовольствием ездили в Протасово. Для такого случая брали и кучера – отставного солдата с Георгиевским Крестом и медалями на груди, участника русско-турецкой войны 1877-78 годов. Фёдор Александрович и Екатерина Александровна усаживались на заднее сиденье с самыми малыми детьми. Против них, где в сене лежала четвертная бутылка с молоком, размещались Алеша и Володя. Старший Саша устраивался на козлах с кучером.

Переехав мостик через Кариан, выворачивали в широкую степь и ехали 35 вёрст старинным астраханским трактом среди немногочисленных других подвод. Кучер показывал кнутом в сторону: «Вона дудаки-то пасутся … Ишь, головами вертят». Под уклон пускал лошадей рысью. Через пару верст переводил лошадь на шаг, и та, походя, отдыхала, блестя потом. Отставной солдат между тем рассказывал.

«В казарме у нас вкруг киота с ротным образом великомученика Дмитрия Солукского было написано: «Нет больше сея любви, как душу свою положить за друга своя»… Это Иисус Христос так сказал.

Помню, в Румынии перед наступлением в первый бой  построили наш полк «покоем» для напутственного «на бранъ» молебна. Впереди знаменная рота. Командуют: «Смирно! Под знамя слушай на караул!». Потом полковой батюшка вперед выходит. И опять команда: «На молитву – шапки долой, певчие – пред полк!».

Ну и порадели мы тогда за другов болгар, братушек наших меньших православных. Турки у них и имущество грабили, деревни и села жгли, девиц и жен брали в плен и в гаремы , мужчин сажали на кол. Двинулись мы тогда к Дунаю, а сколь трудна и гибельна была эта переправа для русского войска. Командующим был у нас Скобелев, прозванный «белым генералом». Предание о нем гласило, будто бы одна цыганка, когда его ворожила, значит, предрекла, что он будет знатный генерал, и на войне будет спасать его белый цвет. Вот и носил он белый костюм, в нем всегда на всех редутах и атаках был впереди. При взятии Плевны под ним убило несколько лошадей, перебита была его сабля, но ни одна турецкая пуля не попала в него».

 Справа в степи завиднелись полуразвалившиеся постройки в куще зеленых дерев. «Совсем малый я был, — кивая на них, говорил кучер, — а тут еврейская корчма была. Постоялый, стало быть, двор при большой дороге. А езда-то по тракту в то время была гораздо сильней, и обозов шло по сту и боле саней. Только вот, слышим мы, начали поговаривать, нечисто стало тут. Будто бы заманивают те евреи малых православных младенцев и пьют их кровь. Владельцев, конечно, тогда с метса согнали или сами они уехали. А нечисть-то, поговаривают. Отсель не отошла, по-прежнему здеся крутится. Так что, Господи, Помилуй! и пронеси», — и кучер истово три раза крестился, побыстрее проезжая нехорошее место.

 

С поля подходила и шла вдоль тракта линия телеграфных столбов с проводами. На них сидели горлицы, ласточки, сизоворонки. Старший сын Викторовых, Саша, знающе пояснял средним братьям: мол, вот провода, а утолщения в местах их соединений – это, значит, по проводам идут телеграммы, а когда застревают, то птицы-то их клювом дальше проталкивают. Протолкнут раз сто – вот и дойдет телеграмма кому надо. Братья Алеша, Володя – верили.

Наконец вдали становилась различима Протасовская церковь, тарантас широкой дугой огибал берег озера и останавливался перед домом, на крыльце которого уже стояла тётя Настя, сестра деда, жившая здесь после кончины родителей.

Тётя Настя была необыкновенной чистюлей. Не только полы на кухне, но и крыльцо у неё было тщательно выскоблено ножом. Замуж она не выходила по причине болезни желудка, а собирала и пила разные травы. Запах сушеных трав, грибов, яблок при ней прочно установился во всём доме. Худощавая и подвижная, говорливая, необыкновенно душевная, она привлекала своею кротостью и добротой, и дети Викторовых её очень любили. Бывало, залезет в печь, откопает из золы чулок, а из чулка достанет пяти- или десятирублевый золотой и сунет внучке Наташе: «Это тебе. Как приедете домой, отдай отцу». Мальчикам давала по двугривенному.

Многочисленное дворовое хозяйство, оставшееся от родителей, тётя Настя ликвидировала, и дом стал тихим, одиноким. Тётя Настя рано ложилась спать и много спала в своей комнате с большим сундуком, наполненным ценными вещами. Племянникам и племянницам бегать по дому не разрешала, хоть и очень их любила. Ругалась: «Растакую вашу мать!». Зато дети постоянно таскали у неё фрукты. Когда племянница её, Наташа, выросла, то тётя Настя подарила ей завещанную матушкой «бабаней» машинку Зингер.

Зимой тётя Настя приезжала в гости к Викторовым, одетая в беличью шубку с пушистым хвостиками. Дети Капча и Сережа часть хвостиков однажды срезали, и им за это здорово досталось.

Долго жила ещё тетя Настя в большом доме. Навещали её там вплоть до 1926 года.

В Протасове, рядом со старым Викторовским домом стоял дом брата Павла. Он учительствовал в местной школе, водил пасеку, изучал и собирал травы, лечил ими народ. Все его любили, хотя к виду дяди Павла надо было иметь привычку. Лошадь ударила, расплющила нос. Новый нос дядя Павел носил резиновый и пудрил его. Семья его была немногочисленной, — только жена, детей не было.

 10. ЖИТЬЁ – БЫТЬЁ

            В своем александровском доме семья Викторовых прожила десять лучших своих лет – с 1901 по 1910 годы – самый счастливый период жизни. В это время уже родились, подрастали и учились дети, часто были гости, соседи, цвел сад, рос огород, мычала и кудахтала многочисленная скотина и птица. Весь дом с утра до ночи – полная жизни чаша большой семьи. Шутка ли сказать – одиннадцать – двенадцать человек.

Зима. В старое время погода свершалась по правильным законам. Зимы бывали многоснежными, трещали морозы – никольские, рождественские, крещенские, сретенские, власиевские. Когда бушевали метели, на колокольне Сергиевской церкви, рядом с домом Викторовых всю ночь звонил большой колокол. Бум-бум-бум – это для путников, сбившихся с пути. Звуки его и опечаливали и успокаивали. В теплоте дома дети спали под одним одеялом – девочки на кровати, мальчики на полу. Екатерина Александровна рассказывала им сказку: «Вот идет к нам Новый год. Это такой мальчик красивый и нарядно одетый. Рождается он далеко на востоке и оттуда приходит к нам, и все ему рады. Там, где он появляется, наступает Новый год. Мальчик идет счастливый и сам приносит счастье».

Утром Фёдор Александрович выходил откапывать от снега калитку, а из-под крыльца дворовую собаку Полкана. Сугробы наметало такие, что из-за них не видно было улицы, и, когда через несколько дней образовывался наст, лошадь с санями, привозившая корм для скотины, заезжала в палисадник поверх ограды.

К ночи погода разъяснивалась, и на небо выходил месяц, освещая вокруг всё сверкающее белоснежье. В большой горнице тушили керосиновую лампу, и тогда сквозь оконную изморозь становился видным сад.

Фёдор Александрович брал на руки девочек и вместе со всеми детьми подходил к окну.

«Вот видите, — говорил он шепотом, — во вьюгу месяц народился, молодой ещё, видите край у него изогнулся – ведро можно вешать».

Ружьё у Фёдора Александровича было, но при детях он никогда зайцев не стрелял. Вред от них был небольшой.

 Однажды зимой на целый месяц сильнейшей ангиной заболела Наташа. Она сильно ослабла, её постригли наголо, вдобавок после болезни случилось какое-то нервное осложнение. Беспричинно она плакала, говорила, что к ней придираются. Когда её оставляли в покое, она брякалась на пол и кричала, что никому не нужна. Лечил её брат Саша, а отец Фёдор Александрович брал её, свою любимицу, на руки и подносил к настенному шкафчику над своей постелью, разрешал открыть и взять  хранящиеся там сладости. Между прочим, лежал в этом шкафчике ещё и вышитый бисером мешочек «для золотых». Всегда из-за него была драка. Однажды мешочек утащил Алешка.

 

Масленицу перед Великим постом справляли всегда на кухне, ели блины прямо со сковороды в приятном масляном чаду. Угощали гостей. Под хмельком приезжал из Знаменки знакомый приказчик графа, привозил дюжину «калинковского» пива (завода Калинкова в Тамбове). Ел он блины, похваливал и их, и стряпуху — рябую Парамоновну.

Тут-то и началось весёлое сватовство: Парамоновну прочили за приказчика. Тот сначала было поддался, да спохватился вовремя. Тем времена Володька с Сережкой бутылку пива стащили, залезли на печь и там напились. Пьяные слезли и приняли решение: идти на речку драться на кулачки с деревенскими. Ну, драться не дрались, а выступать – выступали.

 

Шло время, и постепенно дети один за другим уезжали в Тамбов учиться – сыновья – в духовное училище для мальчиков, девочки – в женское епархиальное. Первым в 1900 году поступил туда Саша, сдав после занятий с отцом все приёмные экзамены на пять. В духовное училище Фёдор Александрович определял своих сыновей на тех основаниях, что они, как дети церковного регента, освобождались от платы за обучение, а сверх того давалось небольшое денежное пособие и через год – сапоги или костюм – визитка и брюки.

Зато к Рождеству и Новому году все съезжались в отчий дом, наполняя его весельем и молодостью. Делали ёлочные игрушки, разыгрывали спектакли, читали стихи, ходили по гостям и сами приглашали.

Фёдор Александрович и Екатерина Александровна загодя готовились к приезду детей. Филипповским постом с наступлением морозов били кур и индеек и на жердях привязывали их в холодном чулане. Кололи свинью. Куски мяса Федор Александрович подвешивал в дымоходе кухонной русской печи, в которой сжигал мякину и всякий сор – коптил необычайно вкусные домашние окорока. Куски окорока мать потом запекала в тесто. Всё это быстро съедалось.

Наташа и Капча уединялись в своей комнате, шептались, допоздна читали в постели. Входила мать и тушила лампу.

После крещенья кончились каникулы, и Фёдор Александрович нанимал двое саней везти детей обратно в Тамбов. У соседей занимались овчинные тулупы, теплые шали – в них укутывали, завязывали детей. Ехать надо было семьдесят верст – целый день. Остатки вареного птичьего мяса и окорока отдавались в дорогу. И наступало прощанье, когда до Пасхи, а когда и до лета.

 

Весна. После Сретенья зима начинала сдавать, солнце припекало, на закраинах крыш дома и амбаров появлялись сосульки. На задах подворья Викторовых всегда лежали бурты соломы и мякины – сюда в первую очередь и приходила весна. В этот солнечный затишек тогда собирались дети. Накопав под себя теплой мякины, грелись весной от света, отраженного от снега, играли в нехитрые игрушки. Ребята баловались увеличительным стеклом. Вдыхали сытный хлебный запах отопревшего бурта, который и запоминали на всю последующую жизнь.

 

Весной, ближе к Пасхе, Фёдор Александрович ездил в соседнее село к своей дальней пожилой родственнице и привозил оттуда «бабушкины яблоки». Потом родственница умерла, но весной опять отец поехал и привез «бабушкиных яблок». Маленькая Наташа мучительно пыталась сообразить: как же это получается, когда бабушки уже нет. Спросила у отца, и он объяснил ей, что есть такой сорт яблок, называется «бабушкин», очень хорошо лежит зиму.

 

Вдоль дома и сада росли высохшие ветлы, на которых всегда висело несколько скворечников. С теплой волной на Благовещенье прилетали скворцы, и тогда сад на целый месяц наполнялся их звонкими нежными трелями, посвистыванием и сердитыми криками. Раз в доме Викторовых зимовал скворец. Брал пищу из рук, садился на край стола к Федору Александровичу на плечо, сердито долбил клювом. Весной, когда собратья его уже прилетели, скворца пустили в сад через раскрытое окно. Первое время он часто возвращался, и на подоконнике ждало его угощение. Но в руки уже не шёл. Потом исчез.

 

В саду росла черёмуха. Много кустов – ровно столько, сколько было детей. Каждый имел свой куст. Буйным ароматом наполнялся сад от их цветения, то был конец весны. Мальчики лазили на ветки и рвали пушистые гроздья. Тогда из дома появлялась сердитая материнская сестра, тётя Даша, в синих очках и ругалась: «Слезайте, окаянные!». Вскоре она умерла от водянки и была похоронена на кладбище при церкви. Пришла новая весна и дети пожалели её: некому ругать.

 

Лето. Речка Ключевка, протекавшая вдоль деревенских задов и огородов, была запружена мельничной плотиной у впадения её в Карман. От того и вода в ней стояла теплая, тихая, заросшая шинками и травой. Викторовская ребятня всё лето бултыхалась в речке. Взрослые ходили в купальню управляющего. Ширина речки составляла всего 8 сажень, а глубина доходила до двух. После запруды развелась в Ключевке и крупная рыба: щука, окунь, лещ, красноперка, синявка, двухфунтовый карась. Мальчишки, нет-нет, да и налавливали рыбку на уху. Иногда собирались и уходили на другую речку – Карман. Там течение было посильнее, и ловился голавль. Голавля ловили на кузнечиков и на мух. Мух раньше на кухне много было. Двинешь по столу ладонью – шасть – вот и полон коробок.

 

Фёдор Александрович иногда тоже любил посидеть с удочкой, с самым заядлым рыбаком в деревне — отцом протодиаконом, вынимавшим иной раз метровых щук. Рыба в те времена вела себя по погоде и, когда надо, клевала хорошо. Ещё в Ключевке сети ставили вдоль камышей. Потом ездили на лодке и палкой с колокольцем на конце в воду совали, рыбу пугали, загоняли в сети.

 

Как любили, как холили в семье скотину. Кормили разнообразным кормом. Фёдор Александрович косил сено и сушил его в тени, чтобы сохранить его зелёный цвет, питательность, аппетитный вид и духовность лета.

Наташа брала хлеб с солью и вечером ходила встречать овечье стало. Прилакомит своих овечек – вот они и бегут за ней прямо на подворье.

 

Всё летнее время дети Викторовых работали в саду и на огороде. Особенно много приходилось заниматься табаком. Его надо было полоть, поливать, обрывать ему листья в определенной последовательности, сушить их и т.д. Табак выращивался на продажу, чтобы за вырученные деньги можно было платить за обучение детей, в том числе Наташи в епархиальном училище. Осенью туда надо было платить сразу 150 руб. за год. Отец говорил: «Работайте, ухаживайте за табаком, а то обновы покупать будет не на что».

 

Как-то в каникулы брат Серёжа говорит Наташе: «Давай народ соберём. А вот так: стой на улице, да на небо смотри. Будут подходить, спрашивать – молчи и всё». Так они и сделали. Вышли, задрали головы и давай глядеть вверх. Особенно картинно Серёжа смотрел, руками от солнца даже загородился. Стали подходить, спрашивать. Наташа еще кое-как отвечала, а Сергей как воды в рот набрал, напрягся весь, что есть силы всматривается, будто что-то там различает. А народ всё прибывает. Опять спрашивает. Тут Сергей и Наталья рассмеялись и домой пошли. А собралось-то человек двадцать.

В каникулы, когда все дети собирались, дома разыгрывались живые неподвижные картины «Зима», «Лето», «Осень», «Весна», для которых шились специальные костюмы. Местные фотографы  из интеллигентов их снимали.

 

Раз летом собрались на селе богомольцев человек 70, решили сходить в Вознесенский монастырь к чудотворной иконе Божьей матери. Пятьдесят верст до него было. В монастырь полагалось именно идти, ехать было нельзя, иначе не будет благодати. Все Наташины подружки пошли и Наташа пошла. Дня полтора шли, в дороге просились на ночлег. В монастыре ходили к службам, причащались, прикладывались к святым, особо почитаемым иконам. Наташе там очень понравилось: чистота, тишина, покой, благовест колокольный. Особенно понравилась трапезная с большими сводчатыми потолками, разрисованными житиями святых. Длинные чистые столы, лавки, вкусная чечевичная похлебка. Две ночи ночевали. Когда домой пошли – на душе будто просветлело.

 

В августе на графском гумне начиналась молотьба. Пригоняли локомобиль, соединяли его трансмиссией с молотилкой и веялкой, человек восемьдесят нанимали народу. Саша к пяти утра уходил на гумно и начинал греть котел локомобиля, громадными охапками бросал солому в топку. Часам к семи поднимал пар, и начиналась молотьба. Зерно шло в одну сторону, а солома, сбитая в вяхиль, двумя канатами подавалась в омет. Ометы были десяти-двенадцати аршин высотой – громадные, там наверху раскладку вели мужики с вилами. Слышалась команда: «Правый пошёл». И тогда лошади начинали тянуть правым канатом вяхиль на омет. Подавать канат обратно к молотилке нанимали Володю и клали жалованье двадцать пять копеек в день. Самая мальчишечья работа.

 

Фёдор Александрович. Был он страшный аккуратист. Везде у него был образцовый порядок: в школе, саду, огороде, в сарае и дома. Очень чистоплотный, в аккуратном всегда свежевыглаженном костюме, при шляпе и галстуке – он выглядел слегка франтовато. Много костюмов доставалось ему с графского плеча, с графом он был схож ростом и сухостью фигуры. Бывало, осенью уедет граф в Петербург, а уполномоченный начнет раздавать практически неношеные дорогие костюмы. Платья графини носила и Екатерина Александровна.

 

Фёдор Александрович любил грозу. Как гроза, так он сейчас ищет себе работу в саду под деревьями или идет в сарай и там начинает плотничать при открытых дверях. Торжественное, приподнятое образовывалось у него настроение при этом величественном явлении природы. При грозе он и окна в доме держал открытыми. Однажды во время грозы сидели все в комнате – вдруг в окно влетел шар величиной с арбуз, задержался над столом, а потом медленно уплыл в другое окно. Фёдор Александрович объяснил детям, что это была шаровая молния с электрическим зарядом внутри, сквозняк её протянул сквозь дом. Во время грозы не надо устраивать сквозняков.

Рядом с домом на улице рос большой вяз. Встал под него Фёдор Александрович, а молния попала в дерево и развалила ствол пополам. Фёдор Александрович не испугался.     За пятнадцать, двадцать и двадцать пять лет беспорочной службы награжден он был тремя медалями и всегда надевал их в торжественных случаях. В церковь тоже ходил в медалях. То ли он шутил, то ли всерьёз, никогда он не знал, где они лежат, но только всегда обращался к Екатерине Александровне: «Мать, где мои медали? Давай их сюда». Скорее всего, ему просто приятно было, когда она подавала.

Любил читать и читал много до глубокой ночи при свете лампы. Его трехтомный энциклопедический словарь 1903 года издания с закладками из сушеных листьев и цветов и сейчас еще цел.

Курил Фёдор Александрович хороший ливанский табак. Закручивал из специальной бумаги папироски и вставлял в мундштук. Чай любил с кипячёными сливками. Капризен был в этом, да и во многом другом.

 

Екатерина Александровна.  Вставала она раньше всех. Затемно соломой топила печь, если была зима, готовила завтрак. Сделав эту работу, садилась (пить) отдельно малый чай из маленького самовара. А самоваров в доме Викторовых имелось четыре штуки: медный красный, большой желтый, пузатый и маленький. Какие гости – такой и самовар. Большие гости – значит и самовар самый большой. В самоварах раньше варили и яйца – на семью две дюжины, а чистили самовар бузиной. Больше всех любила пить чай Екатерина Александровна. Кроме трех раз в день, когда пили все, она ещё три-четыре раза садилась пить отдельно свои внеурочные чаи. Чай покупался фунтовыми пачками и всегда заваривался свежий. В изобилии варилось всяческое варенье, для чего служил большой медный таз с ручками (и сейчас он цел). Умывшись за работой, Екатерина Александровна любила выпить стопку сладкой наливки, что иногда и проделывала с большим своим удовольствием.

 

У Екатерины Александровны была большая дружба с деревенскими девками. Ходили они к ней советоваться. Бывало, придёт какая-нибудь и скажет, что хочу за такого-то выйти замуж. А Екатерина Александровна в ответ: «Не бывать тому». И её слушали.

 

Жила в Ключевке Поля Галкина. Голос у неё был хороший и пела она у Федора Александровича в хоре. В девчонках жила она года три у Викторова в доме, нянчила маленькую Капчу. Потом в хоре уже слюбилась она с другим певчим, молодым парнем Петей Макаровым, графским скотником. Начали они уже и о свадьбе думать, та тут подошло такое дело, что надо было Поле в монастырь уходить. Дело в том, что, когда мать рожала Полю, роды были страшно трудные. И тогда мать «дала оброк», если всё будет благополучно, дитя новорожденное отдать в монастырь. И действительно, отдали Полю в послушницы в восемнадцать лет. Да только жених её, Петя Макаров, не смирился. Выкрал Полю из монастыря и обвенчался «самокрутом».

Поговаривали, что всё это Екатерина Александровна и устроила. Скандал был страшный, но его замяли. А Поля потом всю жизнь (умерла она в 1978 г.) из Тамбова писала Екатерине Александровне письма, также как и детям её. После писала дочь её, Аня.

 

Через деревню часто ходили нищие и погорельцы, просили «Христа ради». Заходили и в дом к Викторовым и всегда получали милостыню. В голодные, неурожайные годы, из Саратовской губернии ехали подводами на лошадях, побирались. В таких случаях Екатерина Александровна шла в сарай и зачерпывала там чарицем зерна, ссыпала в телегу. Если Екатерина Александровна удивлялась, то говорила: «Сроду не слыхала» и «Отродясь не видывала».

 

Детские воспоминания. Маленьким детям рассказывала Екатерина Александровна сказку про Хабкасов. Хабкасы – злые лесные чудища языческие, может мордовского происхождения.

«Жили-были в избушке старик со старушкой. И была у них собака Фунтик. Повадились Хабкасы ходить к избушке. Как ночь, так из лесу идут и поют: «Войдём, войдём в избушку. Съедим старика и старушку». А Фунтик на них «Тяф-тяф!». Хабкасы испугались и убежали …» и т.д.

 

В семье Викторовых воспитание детей было поставлено круто, вплоть до порки. Работали в поте лица, хлеб свой отрабатывали трудом. Бывало и мыслить нельзя, чтобы ослушаться. Отец считал, что кроме труда, нужно ещё и терпение. Раскидает по двору кирпичи, щепки, палки и заставляет собирать, складывать в кучи по размерам. Вот дети и стараются, ползают, слёзы на глазах, а всё равно делают.

Оттого дружно и работали. Бывало, когда косить или жать, веять зерно – Викторовых детей охотнее всего брали в помощники. Только Серёжка считался плохим работником. То есть, сам то он тоже работал, но с ленцой, а, главным образом, во время работы всех смешил и отвлекал, — начнет рассказывать анекдоты и истории, — все покатываются.

Один раз бабушка Аня («Бабаня») подарила Наташе хорошенькую куклу – настоящую, не тряпичную. А тогда у детей игрушек совсем мало было. Как-то расположилась маленькая Наташа в уголке около дверной притолоки, построила себе дом и играла с куклой. А в соседней комнате кто-то из братьев лежал на сундуке и как толкнёт ногой дверь. Куклу прищемило и раздавило ей голову. Как Наташа плакала, как убивалась. (Случай этот помнили все восемьдесят лет и горько сожалели).

Вообще Наташу и Капчу часто обижали Володя и Серёжа. Один раз увеличительным стеклом прожгли одеяло, которым укрывались. Но жаловаться друг на друга было строжайше запрещено. «Доносчику первый кнут», — говорил Федор Александрович и придерживался этого правила в воспитании.

Однажды Володя раскачал качели и доской рассёк Наташе бровь. Как её не спрашивала мама, она всё-таки не сказала, кто это сделал. Несмотря на это, все дети хорошо играли вместе. Наташа с Володей приспособились ловить мышей. Потом делали из кирпичей дом и мышей туда сажали.

Признанным коноводом был Сашка. Приедет на каникулы, соберёт ребят, и айда с ними в лес, в поля, на речку. По грибы ходили в лесок, что лежал в нескольких верстах в сторону от Знаменки.

 

Сначала, то есть первые три года, дети учились в той же школе, где учительствовал Фёдор Александрович. Раз он надолго заболел – образовался очень опасный фурункул на шее, создалась даже и угроза смертельного исхода. Больного через день навещал Знаменский фельдшер Дмитрий Федорович и делал всё, что нужно. Но мать всё-таки написала в Петербург знакомому иеромонаху в Александро-Невскую Лавру, чтобы помолился о болящем.

В отсутствие Фёдора Александровича занятия в школе вместо него вели старшие дети, а также их двоюродные братья Васильевы, которые приезжали в гости из Петербурга. Это была семья Анастасии – сестры Екатерины Александровны.

 

Тогда лишь Закон Божий преподавал отец Ермил, пресвитер Сергиевской церкви. Не выучивших урока, ставил он к стене на колени, потом вызывал следующих и, если тоже не знали, то и их ставил на колени и начинал раздражённо ходить по классу. Окончательно взвинтившись, давал кому-нибудь подзатыльник.

 

Однажды дома никого не было, а Володя лежал на отцовском сундуке и «стрелял» спичками, зажигая их от коробки. Получал большое удовольствие. Над сундуком висела картина в раме под названием «Бабушкины сказки», а за картиной лежала вата. Вату вскоре Володя и поджёг, но не растерялся, вынес её во двор и затоптал.

 

Полы раньше в доме мыли, а, кроме того, тёрли кирпичом. Работа эта чаще доставалась Наташе и Капе. Терли долго – часа по два.

 

Когда Наташе было ещё мало лет, впервые послал Фёдор Александрович её в церковь исповедаться в грехах. Дал десять копеек, чтобы положила в кружку после исповеди. Наташа готовилась, все свои грехи вспоминала, а когда пришла, то получилось по-другому. Священник накрыл её платком, спросил быстро: «Папу, маму слушаешь? В бога веруешь? Отпускаю грехи …, и прочая …». Только и всего.

Когда Наташа выросла побольше, то захотелось ей поступить в монастырь. Думалось, как там тихо, тепло, красиво и кормят вкусно.

 

В семье детей часто ругали, приговаривая: «Такой-сякой, немазаный». Это имелось ввиду блины -те, что похуже – это не мазанные маслом.

 

Однажды заболели Наташа и Володя брюшным тифом. А были маленькие ещё. Положили их вдвоём в одну постель и так лечили.

В четырнадцать лет Саша кончил духовное училище и, прежде чем поступить ему в духовную семинарию, повезла его мать в Саровскую пустынь на поклонение к чудотворной иконе преподобного Серафима Саровского. Пустынь была далече, и ездили туда только на поезде.

 

Поймал раз Фёдор Александрович зайчонка. Разместили его в холодной комнате, что примыкала к коридору, постелили ему тулуп. Зайчишка повзрослел и в конце зимы разорвал тулуп лампами по «неизвестной» причине. В действительности, это был инстинкт и свадебная привычка бить зайчиху задними лапами.

В доме часто жили ручные ежи, вечерами гуляли по комнатам. Так в тесном общении с животными росли дети.

 

Викторовы крестили детей у своих соседей Галкиных. И, стало быть, были им кумовьями. Галкины были большая крестьянская семья, дружеская и приближённая. Дочь Галкиных, Поля, девчонкой нянчила Капу. Как уже было написано, Поля пела в церковном хоре, попала в монастырь, а потом вышла замуж за Петю Макарова и жила с ним хорошо. Петр этот работал скотником на барском дворе, и дети Викторовых часто к нему ходили в людскую. Там всегда было много народу. Под новый год собирались графские работники в людской и разговаривали про ведьм, чертей и нечистую силу. Дети сидели на печке, аж дух захватывало от разговоров (страсти-то какие).

Другими соседями Викторовых была семья Сашки Рыжего, непутёвого пьяницы. Детей имел кучу, хозяйство держал в развале. Мать семейства потом померла, Сашка привёл мачеху, которая детей-то не больно жаловала. Да и без того у них никогда ничего не было, приходилось им давать. А то и сами прибегут – то им мучки миску, то горсть соли просят. Так и поддерживали их всей деревней, кое-как тянули.

Кумом Викторовых был Егор Иванович Самодуров, главный управляющий графа Строганова. Был он человек уже в летах, тоже крестил детей. В память таких событий и снят он на фотографии с Фёдором Александровичем. Крестным отцом Наташи был Николай Петрович Ласкин, повар графа Строганова.

Фёдор Александрович и Екатерина Александровна одевались по нарядному, брали с собой детей и ездили к графу Строганову, когда тот приезжал из Петербурга. Обычно совпадало это с днём его именин, 29 июня. На приём Викторовых, как мелких служащих, не пускали, а размещали в комнате у графской сестры милосердия, у которой тоже была девочка. Девочка эта проводила Наташу в сад и из кустов они смотрели, как безногую графиню возят по дорожкам в коляске.

Во время «приёмов» граф раздавал наградные.

Однажды Екатерина Александровна подала графу прошение о «воспомоществовании». Тот выдал ей 100 рублей, и Екатерина Александровна купила на них машину «Зингер».(Её потом продали в голодный год). Граф Фёдора Александровича уважал, платил жалованье 40 руб. и давал щедрые наградные – 400 рублей в год. Без наградных семья Викторовых не прожила бы – ораву надо было кормить.

Иногда граф приезжал в Александровку и размещался в барском доме, в особых, постоянно сохраняемых комнатах. Тогда барского кучера и жену его прачку определяли к Викторовым на постой.

Проходило три-четыре дня, графский поезд съезжал и жизнь в Александровке входила в прежнюю колею.

 12. РЕГЕНТ ХОРА. ПРАЗДНИКИ

 В дедовы времена численных дат почти не знали и не употребляли их, а для обозначения времени свершения событий назывались дни православных праздников и памятных дней. Говорили: «Санный путь лёг Филипповским постом на третий день», «Святками ездили мы навестить родителей», «Отсеялись на Николу Летнего», «Озимые кончили убирать к Княж-Владимиру, а яровину обмолотили Успенским постом», «свадьбу играли на Казанскую», т.е. в день празднования чудотворной иконы Казанской Божьей Матери (по старому 22 октября). Был ещё Никола кочанный – 9 августа, к каковому дню капуста завязывала велки.

Дед Фёдор Александрович, как учитель школы и регент церковного хора, нёс просветительскую, нравственную и культурную службу, был почитаем всеми своими односельчанами от мала до велика.

Семья Фёдора Александровича тоже жила по церковному календарю, отмечала православные праздники, говела Великим Постом, праздновала дни ангелов.

Белокаменная сельская церковь во имя Преподобного Сергия Радонежского стояла на лугу почти напротив дома Викторовых. Святой этот был издавна особенно почитаем на Руси. Приняв в молодости иночество, он основал близ города Радонежа пустынь, превратившуюся со временем в знаменитую Троице-Сергиевскую Лавру, историческую цитадель России.  Много содействовал консолидации русских сил против татаро-монгольского ига, используя объединительные идеалы православия, данные молодому русскому государству вместе с Крещением Руси.

Сергий Радонежский благословил Дмитрия Донского на Куликовскую битву и тем свершил свой духовный, молитвенный и практический политический подвиг. Подвиг в решающий час истории Государства Российского. Он освятил изначальные труды по объединению Руси вокруг Москвы. «как учащённо тогда бились русские сердца», — напишет историк. Так учили тогда детей Викторовых дома и в Тамбовском духовном  и епархиальном училищах.

Не случайно отец графа П.С. Строганова наречён был в своё время именем святого, не случайно и церковь Александровки освящена была Сергиевской и не исключено, что построил её в своё время Сергей Григорьевич Строганов.

Расположившись на большом открытом пространстве, церковь хорошо смотрелась с разных сторон. Кругом церкви шла деревянная ограда, внутри которой среди деревьев и кустов виднелись могилы сельского погоста.

Настоятелем храма чуть ли не пятьдесят лет состоял престарелый отец Ермил, в то время сельские священники служили на одном месте по несколько десятков лет. Двадцать пять лет прослужил тут на одном месте и дед наш, Фёдор Александрович, пока не поступил во диаконы и далее во просвитеры, по причине вынужденной перемены места жительства.

Ктитором храма состоял, как было сказано, Егор Иванович Шустов, с участием которого в своё время и было принято решение об организации хора при управлении деда, ему в ту пору было всего двадцать семь лет. За многие годы Е.И. Шустов положил немало усердных трудов по благоустройству храма, благолепию его внутреннего убранства. С приездом в Александровку деда удалось наконец-то создать и хор. Спевка начались сразу же, проводились они вечерами в помещении школы. Состоял хор из крестьян: два-четыре баса, два-три баритона, два-три тенора, женские голоса, детские дисканты – всего около двадцати человек.  Это позволяло деду добиваться всех оттенков хорового многоголосия и постепенно всё более и более вливаться в сложную композицию богослужения, создавая каждый раз то торжественное, то умилительно-молитвенное настроение, то откровение печального воспоминания. Звучали знаменитые, строчный ……………. и греческий распевы, уставные песнопения. Всё это создавало гармонно-звучный поэтический строй службы, который по праву получил прозвание молитвенного делания.

 

Отцы наши и матери с искренним чувством пребывали в церкви. Следом за ними мысленно и мы войдём в храм божий ко всенощной, послушаем и посмотрим, душой приобщимся к ним и к их памяти. И вот отдельные моменты и впечатления.

Начинается вечерня спокойным неторопливым возгласом:

«Благословен Бог наш! …». А стержень службы – это ектении, где, отвечая на просительные слова диакона, хор поёт: «Тебе, Господи!», — то чинно, то как бы приближаясь, то словно откуда-то издалека. Проходило какое-то время, и дед добивался от хора нового свежего звучания сих магических слов.

Любил дед черезголосицу правого и левого клиросов, когда в канут воскресных и праздничных дней предначинательный псалом пелся попеременно двумя половинами хора на обоих клиросах, причём, диакон одновременно ……….. по Псалтыри.

А как памятен запах ладана, этот поистине сладкий и приятный «дым отечества», когда на «Господи, воззвах» совершалось обычное каждение всего храма.

Или, когда читалась молитва на благословение хлебов. Дед правил хором страстно, увлечённо.  Лицо его преображалось, было вдохновенно, борода становилась растрёпанной, брови требовательно сдвигались, взор был приказывающе строг, глаза горели. Он невольно передавал своим певчим какое-то высшее полётное состояние. Так было всегда, когда пелось «Достойно и праведно есть». Дед поднимал руки и долго держал их поднятыми, готовя хор к началу пения. При его еле заметных движениях ладоней тихо-тихо, тягуче и низко начинали басы: «Достойно и праведно есть» … Потом на смену им врезался  хор громких и смешанных голосов: «Победную песнь вопиюща и глаголята …», прерываемый восторженными всплесками высоких женских заклинаний: «Свят, свят, свят!…». В этом церковном хорале, также как и во многих других, деду-регенту удавалось сочетать чистоту голосов народной песенности с красивой и насыщенной звучностью хорового массива.

Дед был мастером своего дела, несколько раз ездил учиться к регенту тамбовского архиерейского хора, позднее закончил курсы регентского класса.

Настоящим чудом были почти народные рождественские калядки. Они пелись не только в церкви, но и на улице, а также по домам. Тогда вслед за ликованием Сочельника наступало Рождество и в течение всех Святок священники вместе с диаконом, чтецами и певчими ходили по домам с иконами и крестами и пели тропарь Рождества и другие праздничные песнопения и многолетия дому, получая от хозяев угощенье и щедрую милостыню. Вместе с ними ездили сани, куда складывалось подношение: битая птица, пироги, яйца. В бедные дворы заходили на минуту, дабы не понуждать владельцев к большим тратам. Зато к окрестным помещикам Шустову, Пахомову, Болдыреву и другим ездил причт и хор под управлением Фёдора Александровича. Там шла служба, свершались праздничные трапезы, преподносилось денежное пожертвование на нужды храма, содержание хора. В праздничные дни Фёдор Александрович и певчие много зарабатывали.

В канут Рождества из Тамбова на лошадях или поездом до Инжавино (билет – 1 рубль 20 копеек) приезжали дети и первым делом отъедались мочёными яблоками. Потом сбивались в компании и в Рождественскую ночь ходили по избам, пели «Я маленький хлопчик», — славили Рождество. В хороших домах подавали по двадцать копеек, а ктитор Шустов Егор Иванович – тот отваливал аж по полтине (деньги немыслимые).

Совсем маленькие, самые младшие Серёжа и Капча ходили славить Христа к батюшке, и тот дал им гривенник. Они с этим гривенником закатились в лавку, накупили сладостей.

В тот год маленькой Капе впервые разрешили идти к Рождественской службе со старшими. И она помнит, как ждала этого чуда, как всё казалось чудесным – и поскрипывание чистого снега под ногами в эту Рождественскую ночь, и луна в воем морозном ореоле.

До глубокой старости запомнились её брату Володе слова рождественского песнопения:

«Рождество твое, Христос Боже наш

Воссаяй мира и свет разума

Небо в звездах лучах всия

И звездою тебе кланяется солнце правдою

И Тебе с высоты высоко,

Господи, Слава Тебе».

Рождество у Викторовых справлялось богато. В то время было принято делать краткие визиты. Для визитёров в красном углу горницы под иконами накрывали стол: пироги, соленья, жареная индейка, домашнего копчения окорок с тёртым хреном и горчицей, твёрдо-мочёные яблоки с золотистым бочком, орехи. Приходили соседи, певчие из хора, приезжали служащие из вотчинной конторы. В числе вин в пузатеньких графинчиках подавалась доморощенного рецепта рябиновая настойка. Деревенские ребятишки, ученики ученицы Фёдора Александровича заходили тоже – гурьба за гурьбой. Им давались сладости и пятаки. К такому случаю старались запастись пятаками серебром (были и такие). Самых первых явившихся малых христославов сажали на меховую шубу для того. чтобы весной наседки были хорошие и выводили цыплят. Вечером бывали не заходящие, а долгие гости. Все радовались, садились за стол с самоваром. После чая играли в лото и детей брали в игру.

Самая то была расчудесная пора детская –святки. Длились они от Рождества до Крещенья – 6 января по старому стилю. А посреди их был Васильев вечер – канун нового года. Считалось, что гадания, случившиеся в этот вечер, непременно сбываются. Непременным событием дома в новый год была ёлка. Иногда так и говорили: «Приходите праздновать ёлку». И собиралось у викторовской ёлки гостей множество. В обычае было, что дети в Новый год говорят поздравительные стихи своим родителям, в коих выражают непритворную к ним свою любовь, желают им наслаждения здоровьем, долго жить. Родители же в ответ дарили детям подарки и разрешали снимать с ёлки разные вкусные игрушки – конфеты, пряники, фрукты.

Утром в Новый год обходили мальчишки дома с рукавицами, набитыми овсом, обсевали хозяев «на новое лето». Ну, а молодёжь постарше, накануне Нового года и в другие святочные дни ходила под окна петь «Коляды».

Хозяйки пекли «козули» и дарили их, прибивали над дворовыми воротами, чтобы скот сам ходил домой и лучше плодился.

В той деревенской жизни отцы наши и матери имели детское счастье быть свидетелями и принимать участие в поверьях и обрядах, исстари водившихся на Руси.

 

В старину на Руси Крещенье считалось чуть ли не главным праздником, традиция эта особенно сильно сохранилась по деревням. В канун Крещенья от всенощной возвращалась Екатерина Александровна, приносила свечу и пламенем её коптила перекрытие ворот, двери дома. В других дворах коптили крестами даже конюшни и сараи.

К самому же праздничному дню во льду речки Ключевки недалеко от дома Викторовых вырубали «кордань» в форме большого креста. После молебна в церкви причт с хором в сопровождении всех жителей шёл к реке. Звучало торжественное:

«В Иордане Крещеся Христа, Тебе господи

Троице явила поклонение

И Дух святой виде голубицы …

Господи, слава Тебе!»

На реке при полном сиянии на снегу ослепительного солнца свершался чин великого освящения воды. На словах: «Сам убо, человеколюбче царю, приди и ныне наичли Святаго Твоего Духа и освяти воду сию …»священник трижды погружал крест в воду – святил её. После чего миряне наполняли водой посуду и уносили домой, а несколько мужей окунались в реку, после чего – сразу в тулуп, в валенки – и к себе на печку. Свячёную воду потом натощак пили с молитвою, а до того, придя домой, брызгали на притолоки дверей. В церкви священник свячёной водой крестил лбы прихожанам. Придя домой другой раз, Екатерина Александровна терла пальцем себе лоб и любовно рисовала кресты на лбу своих детей, а если был кто болен, то терлась о его лоб своим лбом, делясь таким манером от души приобретенной благодатью.

Ещё приходил священник с причетчиком, кропил дом святой водой, рисовал мелом кресты на дверях, чтоб не преступали их злые духи, подходил к закуске праздничного стола.

С концом зимы приходила Вселенская родительская мясопустная суббота (поминались родители) и, наконец, первая седмица Великого поста, страстная неделя. Её в семье любили, говели, причащались, исповедовались дружно, с охотой и настроением. Особо вкусной и памятной была постная пища тех дней: рисовые котлеты с грибной подливой, манные котлеты с клюквенной, щи из квашенной капусты, гречневая каша-размазня, обильно сдобренная постным маслом.

Особо значимо читалась молитва «После вкушения пищи»:

«Благодарим Тя, Христос Боже наш,

Яко насытил еси нас земных Твоих благ;

Не лиши нас и небесного Твоего царства,

Но яко посреде ученикам

Твоих  пришёл оси, Спасе, мир

Даяй им, прииде к нам и спаси нас.»

Дед с хором всё время разучивал и исполнял особые песнопения Великого поста. Но то того звучание их он по несколько раз проигрывал с нот сам себе на скрипке. Этажерка, стоявшая в передней, была вся завалена нотами церковных песнопений композиторов Дмитрия Бортнянского, Степана Дехтерева, П. Чайковского, А. Глазунова и других. Великим Постом то и дело читал он Евангелие и другие божественные книги. В «Истории» Василия Осиповича Ключевского подчеркивал красным карандашом следующие строки:

«Священные тексты и богослужебные обряды складываются исторически. Можно придумать тексты и обряды лучше, но они не заменят нам худших».

«Не слушайтесь этими терминами: религиозное мышление или познание есть такой же способ человеческого разумения, отличный от логического или рассудочного, как понимание художественное; Оно только обращено на другие, более возвышенные предметы. Человек далеко не всё постигает логическим мышлением и, может быть, даже постигает им наименьшую долю постижимого».

Дед Фёдор Александрович был всесторонне образованным человеком. Просветительскую и духовную свою службу он понимал как служение народу. В этом служении и в детях видел смысл существования. Не раз критически высказывался он в отношении хищников-богатеев и аристократов, включая графа Строганова. Русская аристократия к описываемому времени давно уже отошла от духовности исповедываемого им православия, а вместе с этим отошла от народа, его культурного и исторического наследия. Русская православная церковь оставалась единственной хранительницей так называемого византийского наследия, заимствованного от одной из древнейших культурных цивилизаций прошлого, она сохраняла его для народа и несла его в народ, в том числе и через своё духовное искусство: иконографию, живопись, архитектуру, хоровое пение, колокольные звоны. Церковные обряды и моления воспитывали в народе способность духовного переживания, сострадания, любви к ближнему, несли идеи жертвенности, искупления, видения небесного благословения. Всё это веками содействовало становлению фундаментальных черт исконно русской души, которая всегда проявляла себя в дни великих событий. Проповедь страдания вела вглубь человеческой души (Серапион Владимирский), а душа рождала силы для подвига Куликовской битвы, благословенного Сергием Радонежским.

Православный христианин соизмерял свою жизнь с Богом. Духовной сущностью своею, то есть способностью слышать голос совести, постигать меру добра и зла и различать грань между ними, способностью испытывать и ощущать степень справедливости – этим и выделяется человек. В этом состояла духовная традиция Русской церкви, обращенная к народу. И Фёдор Александрович был убеждён, что, правя хором, вкладывая в него собственную душу, а потом и служа диаконом и священником, он служит народной духовной традиции, несёт в народ столь необходимую ему духовную и общую культуру.

Так думал дед, так он и жил и был благословен за свои труды. А образованность его была особой, отчасти религиозной образованностью.

Не пришла ли пора понять, наконец, и наших предков в этом отношении?

 

• * *

Накануне Поста и самим Великим Постом Фёдор Александрович усиленно занимался с хором, разучивая особые песнопения, полагающиеся в это время, а также в следующую за ним Пасхальную неделю.

Проходила крестопоклонная (третья) неделя Великого Поста. 25 марта наступало Благовещенье, и Екатерина Александровна утром вынимала из печи жаворонков – крупные сдобные печенья в виде фигурок птиц с глазами из маленьких печных угольков. На крылышках и хвосте жаворонков вилкой были нарисованы проточки, изображающие распущенные птичьи перья. К тому времени от коровы после рождения телёнка уже бывало парное молоко. С ним-то дети и вкушали жаворонков.

На пятой седмице Фёдор Александрович на утрени читал в церкви Великий канон преподобного Андрея Критского, а в субботу на Похвалу Пресвятой богородицы – Акафист Божьей Матери. Он любил свершаемое Великим Постом чтение церковных книг и атмосферу покойной ожидательной тишины, нарушаемой только голосом причетчика, потрескивание свечей и вздохами прихожан.

В Лазапеву субботу хор пел «Лазаря». На следующий день праздновался Вход Господень в Иерусалим – Вербное воскресенье, все в церкви стояли с пучками вербы и свечами в руках. Вербу приносили с собой домой, и ставили в воду на подоконниках. Солнечный свет золотил её пушистые почки, и не было более верного символа ожидания светлого праздника Воскресения Христова.

В Великий четверг «стояли» двенадцать Евангелий Святых Страстей Господа и пели «Разбойника благоразумного», одно из любимых хоральных церковных песнопений. Возвращаясь из церкви поздно с бумажными цветными фонариками в руках, старались, чтобы не задуло горящих в них свечах.

В пятницу свершался чин торжественного выноса Плащеницы Спасителя. В этот день Екатерина Александровна с Парамоновной хлопотали с раннего утра почти до начала всенощной, стряпала многочисленные куличи самых разных размеров – от малых детских до большого семейного «ростом» почти с рюмочный самовар, обмазывала их сахарным сбитым яичным белком, «гоголем-моголем» , и присыпала крашенным пшеном. Творожную Пасху делала тоже нескольких сортов и среди них свою особенную, с медом и корицей, рецепта которой никто не знал, и которой она, потчуя потом гостей, очень гордилась *). Яйца закладывали в большой самовар по сто штук, заливали водой и так кипятили. Красили их всегда сами дети.

 

____________

*) Секрет Пасхи утрачен в 1985 году с кончиной нашей матери – Натальи Фёдоровны Викторовой.

Приближалась Пасха. Мальчики Викторовых загодя уходили с Фёдором Александровичем – они часто подпевали в хоре. С особым волнением ждали праздник девочки Наташа и Капа. Наряженные в белые платья, шли они к пасхальной заутрени. Сердца их переполнены радостью и особой торжественностью. И вот, наконец, первый удар колокола и под праздничный пасхальный трезвон хор поёт  стихиру «Воскресение Твое, Христос Спасе» … и трогается Крестный ход.

А дома ждёт их мама с куличами и первая христосуется с ними. Все разговляются. Утром снова, как и на Рождество в большой горнице накрыт праздничный стол. За окном сияет солнце. На голых ещё ветлах у своих скворечников заливаются скворцы. Первым приходит поздравлять школьный сторож. Он получает на тарелочке рюмку водки и полтину денег. Из церкви забегает пономарь. Ну, а потом уж идут сплошные гости. Дарят крашенные яйца и получают в подарок такие же. Скоро дети, собрав дома и у соседей по десятку яиц, уходят на луг около церкви. Там на особых досках и одеялах катают яйца, выигрывают их друг у друга. И так всю светлую седмицу.

На девятый день по Пасхе – родительская.

Отец и мать приносят из церкви поминальные просфоры, дают детям. День поминовения родителей так и чтится в последующем всю жизнь.

Троицын день – начало лета. Когда дети учились в Тамбове, к этому дню уже все съезжались домой на каникулы. На лугу около церкви сплошные ребячьи компании. После зимы, после учёбы, приятно порезвиться на свежей зелёной травке. Среди игр – пятнашки, чижик, лапта и ещё какие-то особые – катание шаров. У девочек шары тряпичные, волосяные, у мальчиков – деревянные.

15 июля (старый стиль) – поминовение Великого Святого князя Владимира, крестившего Русь и день ангела Володи. Мать пекла пироги с малиной, с яблоками. Отец с сыном Володей ходили в церковь и заказывали молебен, а когда возвращались, то на крыльце дома ждал их скромный, но праздничный обед. Вся семья к нему выходила празднично нарядной.

День ангела Екатерины Александровны 24 ноября отмечался на Великомученицу Екатерину и приходился на начало Рождественского поста. Потому и угощение было скромное: пирог с капустой, пирог с грибами, грушевый взвар.

В день ангела Фёдора Александровича с утра на дом приходит певчий хор, поёт «многие лета» и дарит икону. Потом звучат несколько светских песен, которые также любил разучивать с хором дед. Тут же и дети-школьники.

Так проходили праздники, так писал о них дед в своих дневниках, так вспоминали потом дети Викторовых в рассказах, письмах друг другу, а после живущие вспоминают и поныне как прекрасную память детства и юности.

 *    *    *

На этом кончается первая часть нашего повествования, знаменующая дошедшие до нас сведения об истории наших предков и том времени давно ушедшей жизни, когда семья Викторовых, семья моих дедушки и бабушки жили счастливой безмятежной жизнью своего детства в Александровке среди простых повседневных домашних дел, забот и событий, вдыхая аромат исконно русских: дома, деревни и природы.

Духовному взору моему открывается старинная летняя даль, простор ясного неба, лучезарье позднего утра и та свежая ослепительная зелень вокруг, которая бывает только в конце мая.

Среди редких перелесков, зацветающего разнотравья степи и простора встающих хлебов к горизонту идёт дорога. Неторопливо движется по ней повозка, шагает в оглоблях крепкая коренастая лошадка, помахивая рыжим хвостом. На сене, застеленном войлоком, сидят дедушка и бабушка, у ног их многочисленные дети, возятся и шалят. Старший сын правит лошадью, держит пахнущие дёгтем ременные вожжи.

Екатерина Александровна, одета в праздничное нарядное одеяние с украшениями, на Фёдоре Александровиче светлый парусиновый костюм. Он снимает шляпу и поднимает голову вверх навстречу замирающим трелям невидимых жаворонков. «Царственное утро … божья благодать …, — шепчет он, — слава Богу за всё …».

Дорога, между тем, переваливает через пригорок, и обширная равнина открывается взору. Она мокра от только что прошедшего небольшого дождя. Сверкают капли на траве, лужи на дороге. Волна свежести заливает всё вокруг. Много вёрст впереди светлеет какая-то обширная водная гладь, видна деревенька, из рощицы на окраине её выглядывает белая церквушка. Над правой частью горизонта нависает большое облако, верхние кучевые слои его ослепительно белы, а в нижней иссиня-черной части изредка и беззвучно сверкают молнии то ли уходящей, то ли приближающейся грозы.

Кажется, как невидимо и бессловесно торжественно-печальную песнь поёт дедушкин крестьянский хор, прославляя вечность. Высокий детский голос рвётся ввысь над еле слышимым гудением басов, даря радость неизбываемой причастности к праздничному миру. Словно сон обволакивает явь сознания и уходит в небытие.

 Конец первой части

ЧЕЛОБИТНАЯ

Всепресвятлейшая  державнейшая великая государыня императрица Екатерина Алексеевна самодержица всероссийская государыня всемилостивейшая бьет челом тамбовской епархии и уезду верхценской волости дворцового села морш средняго софийскаго приходу попъ Ермолай Михайлов

У онижеследующемЪ

I

Минувшего маия 10 дне сего …775 году имелся я именованный в состоящей на надворе моемъ собственномъ моей харчевни которую содержалъ понайму дворцового села сокольниковъ крестьянинъ дементийкарквъ попросбе ево сосвятынею куда пришедъ неведома для чего и беззову поп георгий петровъ весьма пьянъ и вопервыхъ незнаемо зачто ударилъ оного Карева рукою по щеке и усмотря меня что я сиделъ противъ окна выскоча истой харчевни на торговую площадь подняв зземли сасновай обрубокъ бросил стой площади вспомянутое окно коим ипотрафилъ меня именованного вголову ивыхватя истого окна стеклянную оконницу ударилъ оную оземль иразбилъ вмелкия штуки апритом бранилъ меня всякими скверными словами причемъ на тои торговои площади тои моей харчевни случилось быть и все выше прописанное видели ислышали здешнего села морши дворцовые крестьчне староста иванъ казинх редовые иван пышковъ федоръ янгинъ игнат голоктионовъ лука зарубинъ емельян куликовъ карпъ панинъ васелеи заречной дмитреи исаевъ борисъ горбуновъ Федотъ кривои козмин вчем ими исвидетельствуусь

II

            Сего августа 8 дне  775 году для служения вечерни находился означенной попъ Георгий петровъ вцеркви Софии премудрости божией весьма пьянъ ВТО время в помянутои церкви находился жительствующеи сомною водномъ доме внукъ мои роднои и штату моего дьячокъ авдей лукинъ для исправления по своей должности божественного пения и виднореченнои попъ георгий петровъ злобствуась  наменя призвавъ того внука моего ивходящимъ валтарь северным дверямъ иненоворя ничего ухватя его внука моего заволосы втаща волтарь билль кулаками ипинками смертелно итоскалъ за волосы поалтарю немилостливо иедва могъ отнего попа вырвавшись изрукъ бежалъ и входящимъ вцерковь западнымъ дверямъ закоимъ онъ попъ георгий выскачивъ изалтаря остановя службу скинувъ себя потрахи гнался вследъ икричалъ чтобъ подали ему попу палакъ нокамъ онъ былъ весма

Пьянъ то догнать его внука моего немогъ вчемъ вовсе свидетелствуусь бывшеми в то время в церкви божией увечерни воронежскои дворцовои канторы поканцеляристомъ семеномъ куриловымъ оставным вахмистромъ василием патрилым даноходящимся …

 Копия снималась с подлинных документов Фёдором Александровичем Викторовым 9 марта 1933 года.

 Часть вторая

ВЗРОСЛЫЕ ДЕТИ

 

1. 1905 ГОД

 С весны 1904 года дед Фёдор Александрович всё чаще читал в газетах о японцах, о том, какая это хитрая, коварная, злобная и завистливая нация, как они злобствуют на русские лесные концессии в Корее. Следствием коварства японцев явилось их внезапное, без объявления войны нападение на Порт-Артур. Открылась военная компания между Россией и Японией, сразу же ставшая неудачной для русских войск и Флота.

Народ недоумённо спрашивал, что это за страна такая Япония, где она расположена и из-за чего война.

Одна за другой последовали четыре мобилизации, вызвавшие большое недовольство в разгар полевых работ. Идя на войну, русский мужик пил горькую и плакал. Никакого патриотического подъема не было. Положение усугублялось сообщениями о поражении русских войск и Флота, капитуляции Порт-Артура, проигрыша войны. В 1905 году в городах бастовали и строили баррикады рабочие. Осенью начались и волнения крестьян Тамбовской губернии.

В Александровке мужики толпами собирались на улице. Их разгоняли. Начались поджоги соседних помещичьих усадеб. В первую очередь сжигали скирды хлеба, ометы соломы, амбары с зерном.

Ночью Викторовы выходили на улицу и смотрели зарева пожаров за горизонтом: горели в пяти или шести местах одновременно. Окрестные помещики бежали в Тамбов, и тогда жгли и грабили их дома и хозяйственные службы. Спалили и прекрасный особняк графа Болдырева, добро частично растащили.

В эти осенние ночи, боясь разгрома барского дома, на подворье которого стоял дом Викторовых, Фёдор Александрович и Екатерина Александровна большой сундук с вещами спрятали в школе, а другую часть вещей перенесли к знакомым. У них же и ночевала вся семья за исключением Фёдора Александровича, который спал дома один.

Ещё боялись студентов – их считали, чуть ли ни главными смутьянами.

Между тем, по губернии свирепствовали команды стражников под началом офицера Лясковецкого. Ездили они по сёлам, производили аресты, по-старинному пороли мужиков, чтоб поротой задницей запомнили прежние времена крепостного права.

В Александровке, как и везде в имении графа Строганова, было относительно тихо. Крестьяне ничего не сожгли и не разграбили, помня доброту графа. Стражников для охраны имения  тоже не вызывали. Лишь однажды через село на рысях прошла квартировавшая в Тамбове казачья сотня.

В осеннюю распутицу ночью из Тамбова пешком пришёл старший сын Саша, ещё подросток, учившийся там, в духовной семинарии. Семинарию, а также тамбовское техническое училище временно закрыли из-за волнений среди учащихся. Екатерина Александровна с дороги Сашу накормила, а когда тот, помывшись, сразу же уснул, устроила обыск в его вещах. Нашла прокламацию, где говорилось против царя, а ещё маленький револьвер «Монте-Кристо». Дрожащими руками и часто крестясь, мать прокламацию сожгла в печке, а револьвер спрятала под передником и самолично, никому не доверяя, пошла и бросила в речку. Вернувшись, долго и горячо молилась «о спасении души заблудшей»

 

2.ПЕРЕЕЗД. СЕРЕДИНОВКА. КАРАЙ-САЛТЫКОВКА

 К 1910 году в Сергиевской церкви Александровки появился новый протоиерей, а старенький отец Ермил, с которым дед прослужил 25 лет, вышел за штат. Новый священник церкви невзлюбил  регента хора. Сельчане уважали деда, а нового священника встретили настороженно. Кто-то вымарал дёгтем ворота его дома. В другой раз на кладбище оказались поломанными кресты. Священник перестал разговаривать с дедом и во время службы уносил в алтарь святые дары задолго до того, как кончал петь хор.

В это самое время и случилось так, что управляющий имением графа Александр Васильевич Самодуров обратился к деду с просьбой приютить дальнего своего родственника – студента, замешанного, как видно, в политических беспорядках и бежавшего от ареста. Студент два дня жил в доме Викторовых, отъедался и отсыпался, играл с детьми, а потом уехал. Екатерина Александровна на прощанье подарила и надела ему на шею башлык.

О приезде студента стало известно протоиерею, и тот написал властям донос, в котором говорилось, что дед ведёт агитацию против царя и отечества, принимает бунтарей, ломает кресты и т.д.  В дом Викторовых приехали жандармы. К тому времени Фёдор Александрович возвращался из школы. Жандармы окружили его в воротах и стали обыскивать. Доносились растерянные возгласы: «Помилуйте, господа, какие могут быть бомбы. У меня в кармане всего лишь сухие корочки». Дед вынимал и показывал жандармам ржаные корки, которые он экономно сохранял от стола для скотины. В доме был обыск, но ничего не нашли. А через несколько дней жители поймали и ту, полоумную женщину, которая ломала кресты на кладбище и писала на воротах. И хотя многое объяснилось или не подтвердилось, тем не менее, оставаться на службе у графа уже было невозможно, и деду отказали от должности учителя.

Екатерина Александровна ездила к графу и получила от него единственное разрешение – ещё некоторое время занимать квартиру. Через оговорённое время семью всё-таки выселили в небольшую хижину, стоявшую на краю села.

И тогда вторично деда выручил Пётр Иванович Орлов, муж сестры деда, настоятель собора в Лебедяни. Был он богатым, образованным и влиятельным человеком. В каменном особняке, который он занимал, была изысканная обстановка: со вкусом подобранная мебель, картины, несколько тысяч книг в библиотеке. В гостиной рояль, на котором играл сам хозяин. Он же сам сочинял стихи и хорошо декламировал Пушкина, Байрона, Жуковского, Огарёва, Фета. Обеденный стол сервировался фарфором. В доме, несмотря на присутствие четырёх детей, поддерживалась безукоризненная чистота и порядок. Если в комнатах заводилась муха, то покоя не было никому до тех пор, пока она не была изловлена.

Пётр Иванович составил протеже, и вскоре дед был приглашён во диаконы села Середниковка, с тем, однако, чтобы вступление в должность было проведено в порядке конкурса. Дед конкурс выдержал (помог ему хороший голос), был рукоположен во диаконы, а затем семья переехала и на новое местожительство. Приход был захудалый, лугов не было и скотину держали во дворе. Случился этот переезд в начале 1910 года.

Стали снова налаживать хозяйство. Екатерина Александровна опять принялась разводить индеек и гонять их в степь. Фёдор Александрович принялся учительствовать в местной школе. У него осенью начала учиться самая младшая дочь Капитолина. Александр и Алексей кончали старшие классы духовной семинарии. Володя ещё только туда поступил, Наташа училась в епархиальном, а Серёжа – в духовном училище Тамбова.

НЕ прошло года, как стало известно, что открылась вакансия диакона в селе Карай-Салтыково. Дед поступил в тамошнюю сельскую церковь, и семья в 1911 году переехала ещё раз на новое место жительства.

Летом вернулся домой Александр. Духовной семинарии он не окончил – на выпускном экзамене ему поставили двойку по пению. С осени начал Александр учительствовать в местной земской школе. Училась у него и Капа. В школе Александр (провалившийся на экзамене по пению) любил петь песни со своими учениками. В классе расставлялись полукругом парты, а песни – это были: «Буря мглою небо кроет», «Кто скачет, кто мчится под хладною мглой» и др. Как-то вместо Саши урок проводил Володя. Для устрашения нерадивых он принёс и положил на учительский стол хворостину.

Александр тем временем уехал в Харьков и поступил там в ветеринарный институт. Свадьба Александра и Людмилы состоялась в Карай-Салтыково потом, после рождения в апреле 1912 года их сына Николая. Тогда же весною Людмила приехала рожать к Фёдору Александровичу и Екатерине Александровне под видом дальней родственницы. Повивальная бабка, принимавшая роды, нашла у младенца две макушки и сказала: «Будет многоженец». Скоро состоялись и крестины первого представителя пятого поколения Викторовых. В церкви было всё как обычно. В числе прочего отрезали волосы и бросили их в воду (если тонут, то не жилец). Крёстной матерью стала тётка новорожденного Наталья, которой в ту пору было уже 14 лет.

В том же 1912 году в земской школе Карай-Салтыково стала учительницей невестка Фёдора Александровича Людмила (Людмила Филипповна), у неё и окончила три класса самая младшая дочь Капитолина. Осенью она держала экзамен в Епархиальное училище, выдержала хорошо, и её приняли. К сожалению, все остальные дети к тому времени продолжали учёбу, и оттого у Фёдора Александровича не было денег для оплаты ещё одного пансиона. Наташа была в последнем классе Епархиального училища, и тогда решили Капу ещё на год оставить дома, и она стала ходить в 4-й класс земской школы. Чтобы не держать ещё раз вступительного экзамена, была представлена от доктора Даммера справка о том, что девочка заболела скарлатиной и по состоянию здоровья учиться не может. Как плакала Капа, как ей хотелось учиться вместе с Наташей!

В 1913 году окончил семинарию и стал псаломщиком в одно из соседних сёл Алексей. Оперился и вылетел из родительского гнезда второй сын, а ведь когда-то, в совсем ещё недавнем детстве, звали его «копеечкой», т.к. имел он привычку по мелким поводам и долго плакать.

Всё реже собиралась вся бывшая Викторовская семья вместе, но такие съезды в 1911-1915 годах всё-таки были. Заезжал с ветеринарной практикой Александр, наведывался со службы Алексей, а потом и Наташа, приезжали на каникулы Владимир и Сергей.

Саша с Володей ходили на охоту, ездили в Карай-Пашино. Там камыши, и перелётной птицы было страшное множество. Бывало, настреляют уток, а собрать их – ни черта не найдёшь. Лето 1915 года было дождливым, и в полях всё время стояла вода, образовавшая поросшие осокой мочажины. Саша или Володя с утра садились на велосипед и из подсолнухов сбивали уток. Не успевала мать раздуть самовар, а к завтраку уже прибывали 3-4 штуки.

К Пасхе приезжала Наташа. Она наряжалась сама и наряжала младшую свою сестру Капу. Вместе они идут к пасхальной заутрене. Сердца их переполнены радостью и особой торжественностью. Там в церкви их отец будет свершать великий чин пасхального богослужения.

В другой раз вся семья была приглашена к дьячку церкви. У него дочь выходит замуж. Наташа в белом платье с розой в причёске, такая живая, весело танцует.

И многое другое помнится о тех днях юности отцов и матерей наших.

 

3. В ДУХОВНОЙ СЕМИНАРИИ

 

Мальчики Викторовы Александр, Алексей, Владимир и Сергей – все в 10 лет уезжали в Тамбов и 6 лет учились в Духовном училище, затем переходили в Духовную семинарию и учились в ней ещё 4 года. Проходили алгебру, геометрию, историю, греческий и др. общеобразовательные предметы, а также церковное пение и чиновник церковной службы. Окончание четырёх классов семинарии давало аттестат, позволяющий поступать в университет, в учителя начальных школ, в чиновники, а также работать в приходах псаломщиками и дьячками. Можно было продолжить образование в двух дополнительных богословских классах семинарии, изучавших гоминетику, апологетику и др. науки. Окончившие шестилетний курс рукополагались во священники.

Все дети Викторовы кончали 4-летний курс семинарии. Из них только Алексей два года работал псаломщиком, остальные поступили в институты.

При зачислении в духовную семинарию выдавалась библия. Её полагалось хранить всю жизнь. Володя, например, хранил её до 1937 года. Полагалось семинаристам и форменная рубашка и тужурка.

Ученики духовного училища и семинарии делились на казеннокоштных (живших в пансионе) и своекошных, снимавших квартиры.

«Своим коштом»  почти всегда жили Викторовы. Братья купно снимали комнату и хозяек то на Теплицыной, то на Киркиной улице (ближе к Двойной). Киркиной улица называлась потому, что стояла на ней немецкая кирка. Помимо братьев Викторовых, в коште были и ещё ученики и семинаристы, всего до восьми человек. Один был старостой. Ему ежемесячно выдавалось по 5 рублей, на которые дежурный каждый день покупал простой и ситный хлеб, колбасу и масло, а также мясо для обедов, которые варила хозяйка. Ей платили тоже по 5 рублей в месяц за постой, стирку и варку обеда, причём овощи, картошка и молоко шли от неё. Три раза в день она ставила на стол самовар. Керосин в лампу тоже заливала она. Утром пили чай со свежим хлебом и колбасой. А на ужин было то же, что и на обед. По праздникам и воскресеньям хозяйка пекла пирог. Жили строго, экономно, старались учиться получше.

Как-то под конец учёбы в семинарии, когда жили у хозяйки только Володя и Серёжей и ещё одним товарищем, произошёл такой случай. Комната, которую занимали семинаристы. Выходила окнами во двор, а в дому была ещё одна комната с окнами «на план», т.е. на улицу. Вторую эту комнату занимал один молодой человек. О нём ничего никто толком не знал, приходил он поздно, а часто дома и вообще не бывал.

Дело было вечером, вскоре после того, как вернулись в Тамбов после рождественских каникул. Володя с товарищами сидели и играли в карты. Вдруг слышат, кто-то ставень снаружи то откроет, то закроет. И так несколько раз. Потом стучат в дверь, говорят «полиция». Входят несколько полицейских и с ними шпики в штатском. «Сидеть, — говорят, — с места не двигаться». Устроили обыск сначала в комнате молодого человека, нашли бикфордов шнур, и чтобы убедиться, подожгли его, наполнили дымом всю квартиру. Обыскивали и в комнате семинаристов. Один полицейский увидел гимнастические гантели, набитые между прочим песком, и хотел их взять. А товарищ Володи как крикнет: «Осторожно, взорвутся!». Полицейский аж отпрянул сперва-то.

Про молодого человека говорили потом, что он из студентов. Группа их копала подземный ход из одного дома на улицу, в городскую тюрьму. Но подкоп вышел не в то помещение и их раскрыли.

Правда, молодой человек сумел скрыться от ареста.

Было ещё в духовной семинарии забастовка. Началась она среди казённокоштных, которые питались в семинарской столовой. Уж больно плохая еда была великим постом. Чуть ли не голодовку объявили семинаристы. Приезжал архиерей, вошёл в трапезную, ходит. Там попробует пищу, здесь. Начали свистеть и архиерея освистали. Он уехал. Вскоре после его уезда приехал инспектор, которого, между прочим, боялись. Тогда выключили свет и сверху лестницы бросали в инспектора табуретами. Инспектор затем долго мстил: приезжал вечерами в пансион и проверял, все ли спят, не спрятана ли под одеялом кукла из одежды и не сбежал ли владелец постели в театр.

В остальном жизнь и учеба в семинарии протекали как обычно. На уроках озоровали. Вот, например, один из учителей имел привычку всё время тереться животом о край стола. Ему сыпали на стол порошок «Апчхи» (такой раньше везде продавался). И учитель начинал чихать сначала тихонько, а потом всё сильнее.

Учили молитвы натвёрдо, так что и через 75 лет оказалось возможным прочесть на память:

«Воскресение Христово поддевши,

Поклонимся Святому Господу,

Единому безгрешному кресту твоему

поклонимся.

И святы, Христа, Воскресение твое

поем и славим.

Ты еси Бог наш – иного не знаем.

Имя твое именуем.

Придите все верные, поклонимся

Святому Воскресению.

Распятие Бог претерпев, смертию

Смерть разрушил …»

Страстную (первую) неделю Великого поста семинаристы и ученики Духовного училища не учились: говели, причащались, постились. То же и последнюю седмицу поста, чтобы потом быстрее, скорее на праздники, на каникулы в деревню к родителям, и в большой семье праздновать вечные свои праздники детства и юности.

 

4. ЕПАРХИАЛЬНОЕ УЧИЛИЩЕ. НАТАША И КАПА

 

            Наташа впервые увидела поезд в 9 лет, когда отец повёз её в Тамбов поступать в Епархиальное училище. О поездах и других удивительных вещах городской жизни и тогдашней техники Федор Александрович, будучи широко образованным человеком, рассказывал старшей дочери задолго до поездки. Говорят, она была его любимицей.

С сентября 1907 до мая 1913 года Наташа провела в стенах Епархиального училища с пансионом, за исключением ежегодных трёх каникулярных летних месяцев да больших праздников, проводимых всегда в родительском доме. До сего времени цело в Тамбове здание училища. На старых фотографиях тех лет запечатлено массивное двухэтажное здание с высокими окнами, домашней церковью и особняком директрисы во дворе. Из центральной прохожей чугунная лестница вела на второй этаж. Внизу – классы со строгими линиями парт, где нет ничего лишнего. Такое же впечатление в столовой со сводчатыми потолками и в спальне, сверкающей белизной покрывал на подушках и занавесок на окнах. Такие же белые перелины поверх тёмных платьев и на прощальной фотографии с классной дамой. Передний ряд девочек сидит на траве, в том числе Наташа. Так фотографировался выпускной шестой класс Епархиального училища. Был ещё и седьмой класс, но право преподавания в начальных классах церковно-приходских и земских школ давалось после шестого, и поэтому Наташа кончала шесть классов.

Классная дама прежде всего учила походке и очень возмущалась тем, как ученицы ходили. Самое распространённое наказание для учениц  состояло в том, что заставляли читать «Апостола». Два раза за шесть лет Наташу именно так и наказывали.

В Епархиальном училище была своя домашняя церковь. Утром и вечером туда приходили все классы с классными дамами во главе для Краткой десятиминутной молитвы. В эти дни посторонних туда не пускали. В воскресные дни и православные праздники служба была большая. В это время в церковь приходили гимназисты, девочки, живущие по соседству, и все, кто хочет. Таких прихожан всегда было много, так как в училище был очень хороший женский хор.

Наташа хорошо успевала по математике, и классная дама однажды сказала ей, что раз так, то наверное директриса поставит её у свечного ящика. А была у Наташи толстая и длинная коса. Косу отращивала ей сама Екатерина Александровна, заставляла мыть голову травяными отварами и подолгу массировать руками. И вот в приёмной зале в ожидании директрисы Наташа вертелась перед зеркалом и говорила вслух: «Вот какая у меня коса, ну разве не назначат меня стоять к свечному ящику»?  И действительно, директриса сказала: «Будешь, Викторова, стоять у свечного ящика». Назначение такое производилось на один сезон и считалось почётным.

Ходить во время службы по церкви не разрешалось. Окрестные мальчики и девочки могли только купить свечку у Наташи и сказать, к какой иконе её поставить. Наташа клала свечи в ящике в том порядке, как висели иконы, затем в том же порядке зажимала их между пальцами, а потом шла и ставила к иконам заказанные свечи.

Осенью 1913 года вместо Наташи в Епархиальное училище поехала Капа. Первое время она очень скучала и всего боялась, даже из класса выходить. Тогда в Тамбове ожидалось знаменательное для тех времён событие – приезд царской четы на открытие мощей святого Питирима, бывшего в середине 17 века архиепископом тамбовским, прославившемся благоусердными трудами и неустанным пасторским служением.

В Епархиальном училище девочек строго учили делать реверанс на случай приезда императрицы. Но царь с царицей         удостоили посещением лишь Екатерининский институт благородных девиц.

Братья Володя и Серёжа в то время находились в толпе, встречавшей царя на вокзальной площади, оцепленной солдатами Лейб-гвардии Преображенского полка. Солдат – здоровенный детина, сказал басом: «Осади, осади», и повёл рукой вокруг себя, уперев её в живот Серёжи, и словно оглоблей отодвинул толпу. Вместе с братом Володей видели они, как царь м царицей вышли по ковровой дорожке из вокзала, сели в коляску и уехали в окружении наряда верховых казаков.

Братья Володя и Серёжа тоже учились тогда в Тамбове, но навещать Капу в училище не больно ходили – своих интересов и забот было много. А вот Наташа, хоть ВТО время и работала уже учительницей, однажды приехала, отпросила её у классной дамы и ходила с нею в театр смотреть комедию Островского «Таланты и поклонники».

Проучилась Капа в Епархиальном училище 4 года, и настала Февральская революция. Утром в училищной церкви диакон прочёл манифест о том, что царь отрёкся от престола в пользу брата Михаила. Было как раз воскресенье, и обычные воскресные гости и родственники приходили в училище с красными бантами на груди и гостинцы приносили слаще обычного. Потом начались всякие собрания старших классов совместно с семинаристами. Вечером пришли и гимназисты, принесли газету «Русское слово». В актовом зале был снят портрет царя, положен на пол. Кто-то сел за рояль и под музыку Траурного марша ученицы парами прошли через портрет. При этом одни наступали на портрет, а другие, в том числе и Капа, — воздержались. После этого дисциплина и порядок в училище упали. Девицы старших классов к ужасу классных дам, стали не по форме завязывать банты, делать прически, носить украшения.

 

5. УЧИТЕЛЬНИЦЫ

            Наша мама Наташа рассказывала:

«В 1915 году я окончила Епархиальное училище, год пробыла у родителей в Карай-Салтыково, а, когда минуло мне 16 лет, стала устраиваться на работу учительницей. Подала заявление  начальству и стала ждать. И вот приснилось мне, будто утром идёт к нам Егорка, волостной писарь и несёт для меня пакет, а в пакете бумага с назначением учительницей в деревню Козьмодемьянская Ира, а в деревне была церковь с престолом Козьмы и Демьяна. Такая деревня была в Тамбовской губернии, стояла она на речке Ира, а в деревне была церковь с престолом Козьмы и Демьяна.

Такому сну я очень удивилась, так как думала, что наиболее подходит это для другой нашей выпускницы Иры Козьмодемьянской.

Самое же главное состояло в том, что сон этот сбылся через несколько дней: пришёл писарь Егорка, принёс пакет.

Стали собираться, снаряжать лошадей, уложили в телегу перины и прочее добро. Отвозил меня брат Володя. Стоял сентябрь, дороги уже грязные. Проехали мы в Кирсанов – это от нас вёрст двадцать, а затем надо ехать ещё столько же. Распрягли, покормили лошадей, а когда из Кирсанова выехали и поехали дальше, оказалось, что никто не знает, где такое село. Что делать: у кого ни спросим, никто такого села не слыхал. Потом уже один мужчина сказал нам, что название такого тут никто не знает. А по-здешнему зовут село Дристовкой. Вот вы Дристовку и спрашивайте.

В Дристовку приехали уже по тёмному. Смотрим, какое грязное село. Куда ни обратимся за ночлегом – везде грязные избы: взрослые и дети спят на полу с телятами, свиньями. Беднота, грязь, народ тёмный. Все носят лапти, а женщины ходят в шерстяных чёрных сарафанах, называемых папевами. Чем богаче семья, тем больше лент к сарафану подвязано».

Трудно было молоденькой шестнадцатилетней девушке работать и жить в таком селе, вдали от семьи. Наташа дома в куклы играла до шестнадцати лет и на новое место их с собой не взяла, а поручила ими временно заниматься Капе,  когда та бывала у родителей по большим праздникам. Писала ей, какую куклу и во что надо одеть на праздник.

 

Тем временем (очевидно в 1915 году) Людмила Филипповна, жена Александра и невестка дедушки и бабушки переехала в село Перово-Разумово и поступила в услужение в дом графа Перовского на летний сезон в качестве гувернантки детей графа. Он с женой приезжал в имение только летом.

Деревенские бабы приносили графине яйца, и она отчаянно торговалась с ними прямо в комнатах. Её называли ненастоящей графиней. Известный русский математик Софья Перовская была родственницей графа. И ещё неподалёку было имение Чичерина.

Дом графа Перовского был большой, а местонахождение его шикарное и красивое. Для сестры графа был построен отдельный дом на берегу речки при слиянии Карая и Вороны. Богатство графа составляли большие строевые леса, водяная мельница с выработкой лучших сортов муки и пшена, конный завод с великолепными лошадьми.

Осенью графская чета уехала, а Людмила Филипповна пошла работать учительницей в местную школу. Там же была и вторая вакансия и, не долго думая, на семейном совете решено было переводиться туда и Наташе, тем более, что Перово-Разумово располагалось недалеко от Карай-Салтыково.

Две новые молодые учительницы зажили весело и дружно, тем более, что скоро к ним присоединился и Александр. Ученики и жители учительниц любили и часто звали в гости, особенно на крестины, похороны.

 

Весной ходили гулять на дамбу, ночью жгли пучки соломы и бросали их в воду.

Церковь была в соседнем селе, туда ездили на линейке, а обратно в Пасхальную ночь возвращались со свечами, горящими в фонарях.

У водяной мельницы был песчаный обрыв, бугор с соснами наверху, и пляж внизу. Ходили туда ночью, плясали в газовых шарфах и купались. Людмила Филипповна играла на лютне. Ходили в народ, устраивали публичные чтения, концерты, спектакли.

Жалованья получали по двадцать пять рублей, за стол и квартиру платили по четыре рубля.

В селе жил хирург, тип идеального земского врача, который на свои средства построил больницу и вложил в неё свою жизнь и средства. При больнице был парк, отдельные домики для персонала. Был и керосиновый движок, соединённый с динамо-машиной. С его помощью электрическим светом освещалась больница и имение. Заведовал этим хозяйством человек, прозванный «светитель». Фамилия его была Балеев. *)

Там же, в Перово-Разумовом встретили две учительницы и октябрь 1917 года. Весной восемнадцатого года имение разорили, зимний сад уничтожили, прекрасную берёзовую рощу свели на дрова. Старинное вино из графских подвалов в два дня распили на траве. Мелкое имущество делили «по нарядам». Наташе достались металлический поднос с фарфоровым натюрмортом и мыльница (обе вещи сейчас целы). По другим сведениям могли они быть и из имения Чичерина. Жил там его брат и официально дом не подвергался конфискации, но кое-что там подрастрясли.

С осени 1916 года Фёдор Александрович и Екатерина Александровна уже переехали в Мосоловку. Тогда Наташа и Людмила Филипповна передрались в Карай-Салтыково, где было безопаснее. Но и там события иной раз доходили до настоящей войны. Как-то раз зазвонил в деревенской церкви набатный колокол, поднял всех и собрал в центре села. Приехал какой-то отряд анархический. Были они почти все в кожаных тужурках, перепоясаны пулемётными лентами, у пояса связки гранат, на груди красные банты и прочая амуниция. Отряд скоро ушёл, и некоторое время всё было относительно спокойно. Наташа и Людмила Филипповна учительствовали.

По воскресеньям звонил колокол, и Наташа шла в церковь. Видя её, из изб подваливали ребята. Было приятно, что учительница в церкви стоит в окружении учеников.

После обедни родители учеников наперебой зазывали к себе домой на воскресный завтрак. Почти у всех была куриная лапша, блинчики, пирожки, ещё что-то, сделанное на каше. Ко всем надо было зайти, уважить минут на десять. «Уж Вы скушайте то, да это. Только попробуйте». Уважение, которым пользовался Фёдор Александрович, передавалось на его дочь и невестку.

После первой мировой войны и революции интеллигенция в селе была в почёте и моде. Все молодые люди, возвращавшиеся из армии, желали ухаживать только за интеллигенцией. А Наташа и Людмила Филипповна были молодые, весёлые. У себя на квартире устраивали вечера, театр, концерты, танцы. Только кончится вечеринка – сейчас какие-нибудь восьмилетние почтальоны несут записки с признаниями. Местные девки ревновали. Раз у Раи (другой учительницы) окна перебили.

 

_____________

*) Дочь Балеева жила потом в Саратове и поддерживала отношения с Володей и Наташей. А сын её, Юрий, учился на геологическом факультете МГУ.

 

6. МОСОЛОВКА

            Когда началась германская война, Фёдор Александрович первым в губернии пожертвовал свои медали на военные нужды. Об этом писали в газетах и шум был большой. Семья в то время жила в Карай-Салтыково. А осенью 1916 года Фёдору Александровичу посоветовали участвовать в конкурсе на священника в сельском приходе села Мосоловка. Церковь там на свои средства содержал местный помещик и платил служителям плату более обычной. Конкурс Фёдор Александрович успешно выдержал: проговори л»многая лета», спел что-то, и управляющий сказал ему: «Вы нам подходите». Для священника крайне важно иметь хороший голос и весь конкурс почти исключительно шёл по этой линии.

Когда через неделю подводы с пожитками Викторовых въезжали в Мосоловку, мужики-возчики кричали: «Смотрите, у них и колокола на помосте». Действительно, колокольни у церкви не было, а была так называемая арочная звонница: на железной балке висели малые и средние колокола, над ними двускатный навес, под колоколами помост для звонарей.

К маленькой школе примыкала школа. В воскресные и праздничные дни двери между ними растворялись, и образовывался как бы дополнительный придел для молящихся. Фёдор Александрович стал работать ещё и учителем в школе.

Жили в Мосоловке до 1924 года. Семьи постоянной в Мосоловке уже не было, наездами бывали все. Весной 17-го года из Епархиального училища приехала Капа. Отец встретил её такой незнакомой в новой священнической рясе. Капа и Серёжа иногда жили постоянно, особенно первое время. Какое-то время учительницами работали здесь Наташа и Людмила Филипповна. Подрастал первый Викторовский внук  Коля, и родилась его сестра, Людмила, или, как её звали в семье, «Люльча»

Зимой из Тамбова в одном одеяле привезли шестимесячную дочку Алеши, Алю. Привезли бледную, дрожащую от холода, отдали, а одеяло увезли обратно. (Алёша был в Красной Армии). Стали растить трёх внуков.

Когда скинули царя, мать, Екатерина Александровна, сказала: «Ништо можно без царя», а Людмила Филипповна молча сняла иконы в своих комнатах, чем вызвала большое неудовольствие Екатерины Александровны.

Дом священника в Мосоловке был весьма большой, и всем места хватало. В доме было два входа. Передний ход с длинной стороны дома делил его пополам; справа были две большие комнаты, а слева – прихожая, кухня, столовая и несколько малых комнат. Крыша была железной, вверху торчали три трубы.

Мосоловка, как это было обычным в то время, состояла из нескольких частей. В Посевке жили бедняки, во Владимировке – богатые. Свершение Октябрьской революции в деревне было отмечено следующим образом. Из Посевки пришли к Фёдору Александровичу  мужики и просили отслужить панихиду по убиенных революционерах. Панихида была отслужена.

В 1917 году Володя получил письмо от своей крестной матери, Анны Ласкиной. Как известно, была она дочерью дворянина, и как-то там по наследственным делам получалось так, что дворянская вакансия оставалась свободной. Крестная сообщала, что предполагает дворянство передать Володе. К счастью, как потом вспоминал крестник, этого не произошло.

В 1918 году семья деда получила хороший земельный надел, очевидно, с учётом того, что один или два сына её были в Красной Армии. Купили лошадь – серую кобылу Машку. Стали крестьянствовать, пахать, сеять. Основными работниками были приезжавшие к полевым работам Володя и Серёжа. Реже приезжал из Тамбова Александр, где работал начальником. Иногда он присылал за женой и детьми кучера на рысаке.

Приезжал Володя из института и читал мужикам политические доклады. Рассказывал он интересно, отстаивал линию большевиков, его внимательно слушали.

Володю и Серёжу мужики-соседи охотно принимали для артельных работ по пахоте, косовице, обмолоту. Работали они весело, хорошо, с шутками и прибаутками. Впрочем, Серёжу в 20-ом году уже взяли в Красную Армию. В те годы Капа не училась, была дома, ставила в школе спектакли.

Приёмная дочь Викторовых, Уляша, писала из Петрограда, что заведует женотделом. Она там давно уже жила, вышла замуж за мастера фабрики «Скороход». Людмила Филипповна знала травы и лекарства и лечила всю деревню. Другого доктора в деревне в то время не было.

Жила близ Мосоловки семья помещиков-тружеников Чечневых. Остался у них после революции дом и немного земли. Все сами работали от солнышка до солнышка. Одна из сестёр заведовала садом, водила культурные сорта, применяла всяческие новинки. Другая занималась птичником. Младший брат, бывший офицер, раненый на гражданской войне, занимался лёгкой работой – пасекой. А старший, Александр, вёл полеводство. Их всех любили крестьяне, и они крестьянам помогали, как могли. Потому местные власти после революции долго раздумывали и вынесли такое решение: сколько могут увезти с собой бывшие помещики за три дня – пусть всё останется им, а остальное будет конфисковано. Конечно, всего добра Чечневы не смогли с собой забрать: много раздали крестьянам, а Викторовым достался сундук с вещами, письменный стол и на нём «поющие! Подсвечники из медно-серебрянного сплава. Большая часть этих вещей и сейчас цела (у Викторова В.Ф.).

 Чечневы же благополучно устроились учителями по соседству.

Александр Фёдорович приезжал из Тамбова отдохнуть в родительском доме. Вставал рано утром, уходило на охоту. Не успеет мать постирать бельё, а он уже возвращается – раз её пару уток.

В 1920 году началась антоновщина. Крестьяне – соседи Викторовых почти сплошь былт у Антонова. Днём работали, а ночами верхом на лошадях воевали. Своих сельских жителей они не трогали, а кадровый состав банды зверствовал. В соседнем селе один ветеринарный врач чем-то не угодил, так они жену его увезли, изнасиловали, убили и бросили в овраг. С трудом потом нашли её, чтобы похоронить. Зимой другого жителя утопили в проруби, лишь весной похоронили всплывшее тело.

Как-то раз приехал в Мосоловку красный разъезд, а Наташа сказала им, что в селе антоновцы, чтобы уходили быстрее. На следующий день отряд бандитов, которые каким-то образом о случае том прослышали, пришли и хотели забрать Наташу в штаб. Обычно это означало расправу. Но в переговоры с антоновцами вступила Людмила Филипповна, завела разговор о постороннем. Наташа потихоньку вышла из дома, а Людмила Филипповна бандитов совсем заговорила, и они ушли. Дело в том, что лечила она не только сельчан, но и антоновцев и семьи их тоже, когда те болели.

Машка, кобыла Викторовых, в своё время ожеребилась Зорькой (родилась на зоре). Выросла та уже большая, была умницей и балованной, любимицей Наташи. Машку к тому времени красные уже мобилизовали, а Зорьку стали прятать в сарае за ворохом сена и кормов в закутке. Один раз соседи прибежали и сказали, что к деревне подходят белые. Наташа бросилась на луг, где паслась Зорька, и успела её спрятать. Ни разу не было у низ обыска, иначе Зорьку обязательно бы нашли.

Ещё один раз красные проходили через село и трое зашли к Викторовым во двор. Наташе на крыльце велели держать лошадей и никуда не уходить (чтобы свидетелей на было). Дома были Фёдор Александрович и Екатерина Александровна. День был воскресный, на столе стояли пироги. Стали те трое есть, не спросясь. Взяли мельхиоровые столовые ложки и ели варенье из банок, ложки потом в карман положили. Уходя, один рубанул саблей буфет.

Мосоловка лежала близ Протасова, родины Фёдора Александровича. По-прежнему с Екатериной Александровной и детьми частенько ездил он к отчему дому повидать сестру Настю, да брата Павла, что жил своим домом рядом. В одну из таких поездок и привёз он от сестры две старинные лавки и три самодельных стула, один из которых цел до сих пор. Брат Павел продолжал учительствовать, увлекался пчёлами, в саду у него всё ещё стояли старинные отцовы ульи, долблённые из целых стволов и раскрашенные под идолов. Был Павел бездетным и в своё время просил Фёдора Александровича и Екатерину Александровну отдать им на воспитание Володю и Наташу. Был он сравнительно богатым человеком. Отдать детей дедушка и бабушка не захотели, но Екатерина Александровна сказала: «А вы им помогайте». Изучил брат Павел всю народную премудрость лечения травами, собирал их, и к нему много людей ходило лечиться. По этой причине антоновцы считали его богатым человеком. И вот раз ночью подъехали к дому бандиты, и один из них с обрезом в руках стал стучать в окно. Павел взял в руки топор и подошёл к окну. Тотчас же раздался выстрел через стекло. Павел Александрович замертво рухнул на пол, а бандиты уехали. Хоронить дядю приезжали Алеша и Володя.

В те трудные времена часто приходилось пешком ходить до ближайшей железнодорожной станции Нижавино за двадцать пять километров. Одно время каждое воскресенье туда ходила Капа себе за продуктами (Капа там училась в трудовой школе и там же получала продуктовый паёк). На полпути надо было проходить деревню Караул. Это было самое бандитское село. Наташа тоже через него ходила, вернее, обходила его краем леса. Наконец, благополучно миновав село, Наташа приходила в Чекино и облегчённо  вздыхала (там стояли красные0. Добиралась домой   и сразу же включалась играть в лапту.

В самый разгар антоновщины слез Володя с поезда в Нижавино, начал спрашивать, спокойна ли дорога.  Ему не посоветовали ехать, сказали: «Если туда поедешь, антоновцы заставят идти к себе, да и красные засудят. Не пойдёшь к антоновцам, можешь от них пострадать, да и семью под удар поставишь». Подумал-подумал Володя, да и решил: «Разве я враг себе». Повернулся и пошёл обратно на станцию.

Скоро антоновцев разгромили, но мелкие остатки банд всё ещё рыскали по округе. Серёжу на сельском сходе выбрали секретарём сельсовета. Был он в деревне чуть ли не единственный грамотей. А председателем сельсовета выбрали старого неграмотного деда. Серёжа читал ему бумажки, приходящие от властей и писал ответы. Бумажки были о поставках хлеба, налогах, выделении лошадей и подвод. Вместо подписи дед ставил печать, которую хранил в мешочке в кармане и называл четушкой. Ну, а Серёжа весело работал, любой трудный вопрос обращал в шутку. Дремучий дед и молодой парень образовывали смешную пару, всем на удивление. Но было так недолго: Серёжу взяли в Красную Армию. Дед без него сильно робел, говорил, что отдаст четушку бандитам. Те действительно несколько раз были в селе, но его не тронули.

Вот внук Николай – тот ничего не боялся. Достал  где-то взрывчатку, да и разворотил домашнюю печку в доме дедушки-бабушки.

 7. ДЯДЯ САША

 Во времена германской войны Александр Фёдорович закончил Харьковский ветеринарный институт и с 1918 года стал работать ветеринаром в г. Кирсанове Тамбовской губернии. В помощниках у него был пленный австриец Больней. Склонен был Александр Фёдорович к шуткам и говорил австрийцу: «Поди, с девками погуляй». А тот в ответ начинает плеваться: «Граз, свиния». И не ходит.

К нему, старшему брату, отчасти потянулись младшие братья  и сёстры. Приехала и всю зиму училась в школе Капа, заезжали и Володя и другие братья. В один из приездов Александр Фёдорович подарил Володе немецкую бритву и мраморное точило, которые храни до сих пор.

Скоро перевели Александра Фёдоровича в Тамбов уже на руководящую работу, но к лету 1919 года он уже в Красной Армии на деникинском фронте. Вскоре пришло известие, что он болен тифом и лежит в госпитале. К нему решила ехать Людмила Филипповна, но Фёдор Александрович и Екатерина Александровна её одну не отпустили. И тогда с нею поехала Наташа. Добирались около месяца, в основном, с военными эшелонами. Приедут на какую-нибудь станцию и ходят, спрашивают, какой эшелон отправляется первым. Ехали и с командирами, и с бойцами в самых разных вагонах и поездах. Красноармейцы всегда входили в их положение и в пути о них заботились. В вагонах вши гроздьями, их стряхивали руками. Деникина к тому времени уже почти разбили, и он быстро отступал. Но станции, пути были разбиты, мосты взорваны. Три раза приходилось перебираться через реки по разрушенным мостам. Один конец моста лежит на быке, другой в воде. По доскам приходилось спускаться, лезть через воду, снова подниматься. На другом берегу садились в новый поезд. Настала зима и выпал снег. Вдоль железной дороги лежали и торчали из снега трупы тифозных. Умерших выкидывали из вагонов – некогда было возиться хоронить. Трупы лежали на улицах и в городах. Под конец долго ехали в теплушках с конной артиллерией.

Брюшной тифом заболела Людмила Филипповна. К счастью, уже приехали в Харьков. Бойцы быстро установили сходни, вывели лошадей, верхами поехали в город и нашли госпиталь, в котором лежал Александр Фёдорович. На санях перевезли туда Людмилу Филипповну, а Наташа устроилась сестрой милосердия. Ухаживала за раненными. Всё время просили подойти именно её. Она перебинтовывала, но прежде чем снять бинты, стряхивала с них вшей.

Питания Наташе не полагалось, и она ходила за продуктами на базар. Там из кошёлки вытащили у неё кошелёк со всеми деньгами. Наташа горевала, пошла побираться по базарам, на улице, но чаще в церкви. В церкви к ней подошла одна женщина и сказала: «А я сегодня во сне видела, как я тебе помогаю». И действительно, потом, как только встречала Наташу, так давала ей деньги, молоко, хлеб или пирог.

Потом Наташа тоже заболела тифом. Сначала сыпным, потом возвратным. Александр Фёдорович  и Людмила Филипповна к тому времени уже поправились.

Домой в тамбовские места вернулись лишь к лету двадцатого года.

В 1921 году Александр Фёдорович работал начальником Тамбовской ветконторы, при ней же имел квартиру. Увлекался охотой и держал трёх костромских гончих.

Опять в гости наезжали братья и сёстры. Капа приехала на каникулы и с другом Александра Фёдоровича уехала вечером кататься на лодке по реке. А там Цна имеет много рукавов и островов, среди которых они и заблудились. В результате явилась Капа домой глубокой ночью. Как мальчишка перелезла через забор. Собаки лаяли, но не кусали. Пришлось ещё раз лезть на крышу сарая, а оттуда в кухонное окно.

В те годы Александру Фёдоровичу много пришлось бывать в разъездах, выезжать в Москву, учиться на курсах повышения квалификации.

В тридцатых годах Александр Фёдорович работал уже в Воронеже, в одном из областных управлений, связанных с сельским хозяйством и пищевой промышленностью. В 1934 году он был в США, в Чикаго и др. городах в служебной командировке. На фотографии тех лет он в шляпе и элегантно одетый – на улице Чикаго.

В 1935 году автор настоящих записок жил в семье Александра Фёдоровича около месяца в Воронеже. Александр Фёдорович рано уходил и поздно возвращался с работы, когда приезжий четырёхлетний мальчик спал. В выходные работал. Так что виделись только один раз. Выходя из ванной и растираясь полотенцем, Александр Фёдорович спросил: «Как дела?». Жил он в так называемом облисполкомовском доме. Ворота в нём были всегда закрыты, а в проходном подъезде дежурил милиционер в белом шлеме, такой же белой гимнастёрке и белых перчатках.

В 1937 году Александра Фёдоровича арестовали по обвинению во вредительской деятельности (в области скот болел сапом), осудили и сослали в один из лагерей. Людмилу Филипповну, как жену «врага народа», на несколько лет выслали в Заволжье, а потом в Курганскую область. Там она работала лаборантом на маслозаводе. Дочь Люльга заболела и умерла. Сын, Николай Викторов, с большим трудом сам пробивал себе нелёгкую дорогу. Помнил слова отца: «У нас два хороших человека – Ленин и Людмила Филипповна».

В 1957 году Александра Фёдоровича реабилитировали, сказали, что умер в 1943 году от воспаления лёгких. Жене в предоставлении возможности выезда на место захоронения отказали. Сын Николай первым в стране отказался от звания лауреата Сталинской премии, сдал документы и медаль. По его инициативе взамен введены звания лауреата Государственной премии.

Об Александре Фёдоровиче Викторове написано в №20 журнала «Огонёк» за май 1988 года. Примерно в то же время автор настоящих записок беседовал с саратовской писательницей Валентиной Михайловной Мухиной-Петринской, также просидевшей в лагере значительное время. Она сказала: «Мы, бывшие жертвы репрессий, переписываемся между собой, обмениваемся воспоминаниями. Сопоставление известных фактов говорит о том, что под формулировкой «умер от воспаления лёгких» вполне может пониматься массовый расстрел. Так сказал мне, в частности, Броно Ясенский в лагерях. В 1943 году после окончательного перелома в войне были массовые расстрелы».

 8. ДЯДЯ АЛЁША

Когда началась германская война, Алексей Фёдорович после окончания Духовной семинарии уже два года работал псаломщиком. По-видимому, со временем псаломщики тоже подлежали мобилизации и поэтому Алексей Федорович подал прошение о зачислении в юнкерское Александровское военное училище в Москве, «чтобы избежать участи простого русского солдата». С января 1915 года он туда был принят, а через четыре месяца выпущен прапорщиком. Не раз появлялся он в Карай-Салтыково, где тогда жила семья., блестящим юнкером и затем не менее блестящим офицером с Георгиевским крестом. Много времени уделял барышням, гулял с ними. Бывало, увидит у кого-нибудь из сестёр женскую штучку (платочек, часы), сейчас выпросит и подарит знакомым барышням. Таким образом Наташа лишилась двух часов.

Февраль 1917 года Алексей Фёдорович встретил в чине поручика  и в должности командира роты 78 Навагиновского полка на боевой позиции под Ковелем Юго-Западного фронта. Когда в старой армии начались митинги и пошло выборное начальство, его солдаты выбрали (оставили) командиром роты.

В феврале 1918 года его демобилизовали , и он приехал к родителям в тихую Мосоловку, отдыхал два месяца, пил молоко, ел домашние пироги и соленья – всё как в далёком детстве. А уже в мае добровольно поступил в Красную армию в 1-ый Кирсановский Социалистический отряд. Через год он уже снова комндир роты Рязанской дивизии  и под Петроградом сражается с белофиннами. С 5-го декабря 1919 года – член РКП(б). В мае 1920 года под Полоцком на польском фронте его дивизия с боями форсирует реку, а потом в составе Кавкорпуса Гая прорывает польский фронт. В свою очередь поляки прорывают фронт  в другом месте и после 2-часового боя окружённая часть Красной Армии  попадает в плен.

Плен был ужасен. Алексею Фёдоровичу удалось выдать себя за военного фельдшера (красноармейцы его укрыли). Пленные были раздеты и разуты, голодны. Среди них свирепствовали тиф и дизентерия. Болел тифом  и Алексей Фёдорович, а потом работал санитаром при лагерной больнице. Поляки издевались. Кормили селёдкой, а пить не давали. Клали в гроб и привязывали под потолком. Не понравится офицеру морда – вынет револьвер и застрелит. Наконец в мае 1921 года его как больного инвалида в порядке обмена военнопленными отправили из Польши в Москву.

Совершенно больной приезжает он к родителям в Мосоловку, встречается с маленькой дочуркой Алей.

А надо сказать, что не получая никаких известий об Алексее в течение более года, мать Екатерина Александровна его не отпевала, не верила в кончину сына. Говорила, что предчувствие её не обманывает и он жив. Тем большей радостью было возвращение. Родители поставили в саду под яблоней кровать, кормили на убой и Алексей скоро поправился. Через два месяца он снова в Красной Армии в Тамбове. В это время у Алексея Фёдоровича бандиты антоновцы убили друга и тогда он перевёлся в Тамбовский Губотдел ОГПУ в Бандотдел.

Как-то пришлось ему участвовать в национализации церковного имущества, и тогда он привёз отцу много духовных книг из тамбовского Казанского собора, а также кресло из тяжёлого орехового дерева, обитое коричневым бархатом – оно было подарено Капе и до сих пор хранится целым и невредимым.

В Красной Армии Алексей Фёдорович дослужился до командира полка.

Сложна и трудна была жизнь Алексея Фёдоровича. С 1920 года и все последующие семнадцать лет работал он в ВЧК ОГПУ (потом НКВД), не спал ночей, мотался по глубинке, неделями не видел семьи, не раз подвергал свою жизнь опасности. В 1927 году начальство наградило его серебряным портсигаром с надписью «За преданность делу революции». В 1931 и 1932 годах – ещё награды – именные маузеры «За беспощадную борьбу с контрреволюцией». В том же 1932 году в Средней Азии принимал участие в заключительных боях по разгрому басмачей.

А до того, в 1921-28 гг., работал в Тамбове. В 1929-32 годы в Воронеже жил в одном дворе с родным братом Александром. Жил с семьёй (жена, Мария Петровна и дочка, Аля) всегда очень скромно. В Ташкенте, например, последние годы заведовал мобилизационным отделом НКВД и находился в воинском звании полковника, а занимал всего одну комнату (в ней до сих пор живёт его дочь Аля). Несмотря на жестокий характер работы, Алексей Фёдорович всегда был радушен, общителен, родственен. По нескольку раз гостил у него в Ташкенте отец Фёдор Александрович и мать Екатерина Александровна, брат Серёжа, мать, сестра, и брат жены, и другие родственники и близкие друзья.

В 1937 году по ложному обвинению как враг народа в Воронеже был арестован и осуждён брат Александр Фёдорович. А вскоре уволили с работы и исключили из партии и Алексея Фёдоровича, как «брата троцкиста». Устроился он тогда работать в коопторг на рядовую должность, а ведь всего два года тому назад был он делегатом Всеузбекского съезда (Курунтая) Советов.

В 1942 году было Алексею Фёдоровичу уже 49 лет – предел мобилизационного возраста. Но его всё-таки призвали в связи с напряжением боёв под Сталинградом. Уходя в военкомат и прощаясь с семьёй, он сказал: «Не стану я там говорить о своих воинских званиях и наградах. Попрошусь рядовым бойцом». В простой красноармейской шинели видела его семья ещё раз – 25 февраля 1943 года, когда он в составе артиллерийского полка после формирования из Термеза отправлялся на фронт.

А фронт ждал его на Курской дуге. Там в горячих августовских боях на Харьковщине неустанно выполнял он свой воинский долг, поставляя на батарею снаряды. Командир части в своём благодарственном письме семье отмечал ответственность его работы, стойкость и отвагу. Ведь доставлять снаряды приходилось чаще всего под обстрелом со стороны противника. Командование представило его к правительственной награде медалью «За боевые заслуги»

В том же августе 1943 года вести от Алексея Фёдоровича семье перестала поступать. На тревожное письмо жены Марии Петровны командир части отвечал: «… случилось так, что т. Викторов, выполняя боевую задачу, попал под обстрел. Осколком снаряда он получил тяжёлое ранение. Ему оказали первую помощь и направили в санчасть. Перенесёт ли он эту рану – сказать трудно  … Да! Это был мой лучший друг».

Тревожное, что-то недоговаривающее письмо.

Официальное извещение пришло только через год. Какие они были, эти военные похоронки? Как ни горько читать, приведём её полностью.

 

СССР – НКО

Куйбышевск                                                             И З В Е Щ Е Н И Е

Сталинский районный

Военный комиссариат

г. Ташкент                                        Ваш     муж      кр.ц                                                

(муж, брат, сын, в/звании)

Часть Вторая                                    Викторов Алексей Федорович                              

24 августа 1944 г.                            уроженец _________________________________

№ 889

В бою за Социалистическую Родину, верный воинской присяге, проявив геройство и мужество, был  ранен и                                                                                                                    

умер от ран 14 августа 1943 г.                                                                                                   

похоронен   совхоз Кутузувка Харьковской обл                                                                       

Настоящее извещение является документом для возбуждения ходатайства о пенсии (пр. НКО ССС № ______).

Основание:    Извещ. № 889/378 отд. Медсанбата                                                      

 

Куйбышевск.

Сталинский Райвоенком

 

Печать                                                                                              подпись

 

 

 

Личное оружие отца – именные маузеры Мария Петровна и Аля сдали, предварительно открепив от одного из них серебряную пластинку с наградной надписью.

А поминальная табличка об Алексее Фёдоровиче и Александре Фёдоровиче висит на могиле их матери на Саратовском Воскресенском кладбище.

 

9. РАССКАЗ ДЯДИ ВОЛОДИ

            «В 1915 году окончил я 4 класса духовной семинарии и подал заявление в Киевское коммерческий институт. Надо сказать, что в семинарии я учился с условием в священники не идти. “Что же ты наделал? — сокрушалась мать, — ведь в священниках-то тебе было бы освобождение от воинской службы”. Но тогда и студентов освобождали. Впрочем, повестка на мобилизацию мне всё-таки пришла, но меня отмобилизовать не успели, пришло уведомление о зачислении меняв институт (туда принимали без вступительных экзаменов)- и я уехал в Киев. В связи с наступлением германцев институт вскоре перевели в Саратов. Учились мы мало, больше шалберничали, математику за меня сдавал другой студент. Снимали с приятелем вдвоём комнату на Большой Кострижной. В городе была голодуха, и обедали мы в столовой за 25 копеек.

Тут дальше случилось так, что надо было зарабатывать на жизнь самому, и я после кратких курсов оказался инструктором по переписи населения в Балаклавском уезде. Разница была большая: вместо 25 рублей, присылаемых братом Сашей и его женой Людмилой, я получал уже 120 рублей в месяц. Раза два был я на студенческой сходке в одной из квартир на Нижней улице. Говорили там против царя. Впрочем, осенью 16-го года бронь для студентов отменили и меня взяли в армию и определили в школу прапорщиков в Одессу. Форма была новенькая, хорошо подогнанная, сапоги хромовые. Фуражка офицерская с козырьком-околышком коротеньким. Словом, юнкера.

Был у меня товарищ родом из Оккерамана в 60 верстах. Раз привёз бочонок молодого вина, поставил в казарме рядом с койкой. Кисленькое, сладенькое, приятное. А тут ещё картошки. Словом, выпил я несколько кружек — в первый раз пил. Утром ещё вышел на проверку. Блевал несколько раз.

Познакомились мы там с двумя гимназистками, гуляли с ними по городу. Мою Наташей звали, а подруга её с моим товарищем гуляла вначале вместе с нами, а потом откололись и зашли на городское кладбище — то, что  центре города, и пристроились там на одной из могил.

А надо сказать, что мы у взводного тогда отпросились проститься с девчонками, т.к. через пару дней должна была быть отправка на фронт и отлучка из школы прапорщиков была запрещена. Выводной должен был нас прикрывать. А на вечернюю проверку пришёл ротный. Ну, конечно, на следующий день поставили нас “во фронт” перед казармой с ружьём и поной выкладкой. Вешали на спину тяжёлый ранец с 20-ю кг песка.

А через день отправили поездом в Черновицы. Тут в вагоне приятель мне и сказал, что гимназистка-т, похоже, наградила его триппером. Я “своей” об этом написал (всё-таки у нас с ней ничего не было), она в ответ писала хорошие письма, а подругой возмущалась.

В Черновицах часть наша стояла в лесу. Определили меня в 6-ую роту прапорщиком. До фронта отсюда было далеко и поэтому жили мы, офицеры в городе, в роскошном особняке у хозяйки-польки. Была у нас отдельная комната, ванная, унитаз. Гуляли по городу  со множеством шикарных ресторанов (город был недавно отбит у австрийцев). За офицерами толпами бегали проститутки, но я “ни-ни”. По воинской службе, откровенно говоря, ни черта ни делал, а тут скоро и царя скинули. Был у нас в полку митинг и солдатский комитет разжаловал меня из прапорщиков. Спорол я с  погон свои звёздочки и стал рядовым той же 6-ой роты. А фотокарточки свои прапорщичецкие молодецкие уничтожил.

Тут скоро, виду наступления австрийцев, пришлось нам отступать почти до Киева. А вскоре после Октябрьской революции фронт развалился, все пьянствовали. Никого не спросясь, сели мы с другими офицерами на поезд и махнули через Румынию в Одессу. Ну, а уж из Одессы разными путями добрался я до Мосоловки, в которой тогда жили родители. Вскоре после того поехал в Саратов, показал там свою старую студенческую зачетку и был принят в сельскохозяйственный институт в начале 1918 года. Одновременно поступил в какую-то контору по проверке бухгалтерских операций. Искали мы нарушения в правильности выдачи зарплаты и находили копейки. Занятия в институте были вечерними, а днём мы работали.

В начале лета 1918 года произошло в Саратове белогвардейское восстание. От Ильинских казарм стреляли из пушек и два снаряда попали в Ананьевский дом на Вольской улице (следы пробоин и сейчас видны). Командовал восставшими бывший офицер Викторов. Вот меня вызвали (куда — не помню) и спрашивают: «Это не ваш родственник?». «Никаких родственников в Саратове я не имею», — отвечал я. Но приятель один мой хороший посоветовал мне скрыться. Уехал я в Тамбов, жил там некоторое время, ходил гулять. Зашёл однажды в летний сад, а для входящих уже была устроена проверка. В воротах стоял красногвардеец с винтовкой, и я ему показал студенческий билет со сроком действия 15 июня, который уже прошёл. К счастью, солдат не заметил просрочки: студент так студент. Но с тех пор я старался сидеть дома, никуда не выходить А жил я в Тамбове у старшего брата Александра. Осенью 18-го года он организовал в Тамбове сельсхозинститут, и я сразу же туда поступил.

Впрочем, скоро мобилизовали меня в Красную Армию и направили в Петровск. Зимой по льду ходил я в Саратов, а концерты в консерваторию и поздно ночью возвращался один обратно. Потом направили меня в школу радистов. Помещалась она в бывшем институте благородных девиц. Кормили плохо — полагалось 300 граммов черного хлеба в день, приварок никудышный. Чтобы подработать, нанялись мы с приятелем к одному еврею погреба снегом набивать. Один погреб набили, во второй залезли, ногами снег уминаем, а хозяин сверху кричит: «Лучше ТРАМБУЙТУ, лучше». Мы послушали-послушали. Плата грошовая. Плюнули и ушли.

Ушли и вскоре познакомились с двумя генеральскими дочерьми. Одна играла на скрипке, а другая на фортепьяно. Генерал уже умер, и жили они с матерью, очень приятной дамой, в большой комнате. Мы у них проводили время слушали музыку и вовсю отъедались жареной картошкой с салом. Потом шли на бульвар, сидели на скамейке и целовались.

Тем временем узнал я, стоит в Ельце какой-то радиоотряд. Пошёл я посмотреть. Оказалось, самолётный радиоотряд, помещается в здании бывшей табачной фабрики, а комсостав в особняке владельца. Командует отрядом Александр Владимирович Даль, родственник того знаменитого Даля, который составил толковый словарь русского языка.

Он меня и спрашивает: «Ты на фронт здорово хочешь?».

А я его спрашиваю: «А что?».

«А то, — говорит он, — что есть возможность остаться».

«Как так?» — говорю я.

«А так, — отвечает он, — что передавай командование своим отрядом заместителю, а сам оставайся здесь. Будешь заниматься установкой радиостанций на аэропланах».

Назначил он мне помощника, выделил одну комнату, другую для аккумуляторной, третья была аппаратной.

Начали мы оборудовать один самолёт, смонтировали на нём рацию с телеграфным ключом и наушниками. Питалась рация от динамомашины с импеллером. Они были закреплены на крыле, импеллер вращался силой ветра. Антенну я сделал в виде 100-метрового стального троса с трёхфунтовой гирей на конце. Когда самолёт поднимался в воздух, я вращал катушку и разматывал трос, и он болтался внизу и сзади самолёта. Предназначалась эта штука для ведения разведки и корректировки артиллерийского огня. Успешно всё испытали.

Была у А.В. Даля подруга, очень красивая полька, жила вместе с ним в одной комнате, но спать с ним не спала, так как они не были обвенчаны. Частенько приходила она ко мне в аппаратную, садилась на колени и целовала. Я отвечал: “Ну, что ты делаешь … вдруг Саша увидит”.

Позднее в Москве, их с Далем обвенчал ксендз.

А кончилось всё тем, что пришёл приказ освободить от воинской службы студентов. Я показал опять свою студенческую зачётку и сказал, что хочу поехать в Саратов.

До Саратова заезжал к родителям в Мосоловку и оставил у них прекрасный радиопередатчик «Телефункен» с наушниками, радиодетали. *)

В двадцатом году снова (в третий раз) поступил в сельскохозяйственный институт в Саратове. В зачетке не хватало отместки об экзамене по математике. Выручил знакомый студент — подделал подпись профессора Граве

Курс «сельскохозяйственные машины» читал нам профессор Мейснер. Он говорил: «Сейчас в полную силу везде звучит фокстрот. Я долгое время не понимал этой музыки. И только после посещения Америки я увидел, что ритм её соответствует работе человека за конвейером». А в то время у нас механизации почти никакой не было. Комбайны, если и были, то тащили их 20-40 лошадей.

В судентах жили мы на Большой Кострижной, в столовую студенческую не ходили, подрабатывали грузчиками на товарной станции. Дружили мы с Мишей Радионовым, Борисом Андреевым, Колей Семеновым. К последнему часто заходили, снимал он комнату тоже на Большой Кострижной, 37, кв. 5 с окнами во двор. В комнате стояла у него буржуйка, и он на ней пёк сковородные лепёшки, нас угощал. Муку, крупу ему присылали сестра и родители из Ельца. Кроме того, у него была хорошая летняя практика. Они с профессором Траутом морили сусликов и на этом хорошо прирабытывали. Поэтому коля в приработках не так сильно нуждался. Часто с Колей ходили мы в гости к родственнику Андрею Андреевичу Костину на Астраханскую. Работал Андрей Андреевич главным бухгалтером на махорочной фабрике. Всегда нас хорошо угощал; вкусный обед, много блюд.

По воскресеньям мы нередко бывали в церкви, а после неё заходили к знакомым барышням-сёстрам, что жили на углу Вольской и Белоглинской. Обедали там, играли в разные игры. Это называлось у нас «разговляться после обедни». Вообще бывало так: познакомишь Колю со своей барышней, а он её обязательно отобьёт.

В Саратове тех времён, начало двадцатых годов, процветал НЭП. Весь Верхний базар усеян был мелкими частными лавчонками: мясными, продуктовыми, мануфактурными. Много было еврейских лавок. Обширны толкучки. Перворазрядные рестораны «Европа», «Россия», «Москва» были шикарны как прежде. Но мы туда не ходили. Доступнее для студентов были танцевальные вечера, которые устраивались в консерватории и в здании на месте теперешнего дома книги.

В студентах я считал, что так как парень я молодой, то должен сам себя прокормить. Раз купил пуд соли и поехал продавать в Москву. Доехал до Каширы, услышал, что в Барыбино, на подъезде к Москве у мешочников всё будут отбирать. Поэтому уже в Кашире продал соль подешевле, а в Москве на вырученные деньги накупил всякого барахла. В Саратове на базаре потом его почему-то никто не хотел покупать. То есть покупали, но плохо, так что выручки у меня не получилось никакой. Лишь дорогу себе оправдал …

Общежитие сельскохозяйственного института помещалось на углу Вольской и Грошовой.**)  В доме напротив жила студентка нашего института Лида Голубева, а к ней ходила Аня. Лида хорошо играла на фортепьяно, а Аня на гитаре. Там мы устраивали свои вечера, и там я познакомился с Аней.

 

___________

*) В 1926 году передатчик и детали были подарены Коле Викторову, который впервые в Тамбове соорудил из них действующую радиостанцию. С этого и пошёл дальше.

**) Сейчас Саратовский областной комитет ВЛКСМ

 

Вставка, сделанная тётей Аней. «У армяшек я купила ботинки за 2 руб. 50 коп. Фунт масла стоил 60 коп., а килограмм хлеба 5 коп. Это в период серебряных полтинников. Мне никто не помог ничего. Я училась с Машей в сельхозинституте. Это была сестра тёти Любы Шалаевой. Она устроила меня ночной няней в детдом – это был одноэтажный особняк на Соборной площади, второй дом от угла одноимённой улицы. Я там работала за ужин.

Жили мы 9 студенток в большой комнате общежития на втором этаже. Крупу, муку, постное масло, немного рыбы и сахара получали по карточкам. Из этого варили обед и ели раз в день вечером. Остальное время питались, кто как умел. С мясом не общались, даже не знали, сколько оно стоит. Часто мне вспоминались те пирожки с рисом и мясом, которые пекли в Камышине наша гимназическая буфетчица Анисья. Такие свежие и вкусные. Стоил пирожок одну копейку. А румяная французская булка  2 копейки.

Я сдавала физику профессору, а потом шла сдавать ассистенту под чужой фамилией. В зачетках фотокарточек не было. За это я получала 5 рублей – большие деньги. Ребятам нашим было хорошо – они могли зарабатывать грузчиками».

 

По окончании сельскохозяйственного института в Саратове был назначен на сельскохозяйственную опытную станцию в Борисоглебск. Там я занялся организацией отряда по борьбе с плодожоркой. На тачках  у нас размещались бочки с раствором и опрыскиватели. Брали мы по 1 копейке с каждой обработанной яблони. Оттуда вместе с Колей Семёновым ездил учиться в Ленинград на курсы усовершенствования. В то время там сестры мои Наташа и Капа тоже учились, жили на частной квартире. В Ленинграде я Колю с Наташей познакомил. Завязалась у них переписка.

Вернулся я в Саратов  (а ещё ранее мы с Аней поженились) и вижу, что надо устраивать свою семейную жизнь. Аня жила у брата и сестры Тони на Часовенной улице недалко от нашего теперешнего дома. В нём тогда было еврейское товарищество и освободилось то помещение, в котором размещается наше теперешняя квартира. Председателем товарищества был проживавший тут же Гуревич, он же был раввином синагоги. А родственник его содержал производство лимонада. В квартире нашей варили отличный лимонад, в подвале под квартирой его выдерживали. Так вот лимонадный нэпман в то время производство своё прекратил, и помещение пустовало.

Я к Гуревичу насчёт помещения. Он согласился, но потребовал 200 рублей взятки (это моя трёхмесячная зарплата). Денег ……….. (далее нет текста).

  

10. В МОСКВЕ У МАРИИ ВЛАДИМИРОВНЫ

В 1921 году Сергея Фёдоровича призвали в Красную Армию. Придя оттуда, он стал учиться в Московском ветеринарном институте вместе с сестрой Наташей. Жили на Большой Никитской (теперь Герцена) у М.В. Вороновой. Здесь же одно время в институте училась Капа, приезжал на курсы старший брат Александр, гостил Володя. С Марьей Владимировной в то время Викторовы образовали как бы одну большую семью. Познакомился с ней Фёдор Александрович случайно, договорился, что к ней в Москву приедут дети.

А была Марья Владимировна дочерью одного из самых известных в своё время московских докторов, который оставил в наследство ей городскую усадьбу, включающую старинный особняк, сад, хозяйственные службы и двор в дворянском районе Москвы.

Муж Марии Владимировны подполковник Воронцов без вести пропал на германской войне. С ним ранее она увлекалась скаковыми лошадьми. Несколько лошадей содержалось дома и выступало на Московском ипподроме. Мария Владимировна была отличной наездницей.

После революции усадьбу и лошадей конфисковали, оставили в доме две комнаты, в которых она и жила. В одной из комнат размещались приезжие Викторовы. В полуподвале всё еще проживал один из бывших верных её слуг – дворник-татарин Халибула. Как и все татары после революции, он занимался сбором и скупкой старья. И, бывало, утром приходил к Наташе и Серёже и просил продать открытку для почину. А иначе, говорил, не будет хорошей торговли. Делал он это перед выходом на скупку старья.

Переулками Серёжа и Наташа ходили на занятия в институт, который помещался на Тверской-Ямской. Кроме занятий дежурили там в ветеринарной клинике и со временем стали вести приём. А в переулках этой части Москвы жило множество частных извозчиков (был НЭП). Они-то, главным образом, и приезжали лечить лошадей.

Один раз Серёжа и Наталья дежурили ночью в клинике, и с улицы к ним пробился щенок, грелся на руках. Его взяли домой, несмотря на то, что болел он чесоткой и жильцы дома возражали, боялись, что заразят детей. Серёжа и Наташа долго его лечили, вылечили и была хорошая собака.

После революции вскоре возобновились скачки на Московском ипподроме, и Марья Владимировна работала там несколько сезонов жокеем, скакала, но уже не на своих, а на государственных лошадях. Потом оставила это дело, устроилась на работу, стала жить жалованьем и сбережениями. Но на чердаке сарая у неё лежало много различных сёдел и конской амуниции. Приехал Володя, и они с Серёжей разрезали сёдла на подмётки, продали на толкучке.

Марья Владимировна всё ещё придерживалась некоторых соих аристократических привычек. Например, покупала и жарила каштаны, приглашала братьев и сестёр Викторовых. Дверь в комнату тогда запирали, чтобы не приходили соседка. Та имела привычку приходить и оставаться на угощение.

Приезжал на курсы Саша. Один раз в его отсутствие пришёл человек, принёс сапоги, сказал, что для Саши. В обед опять пришёл, сказал, что ошибка вышла, попросил сапоги обратно. Пока Мария Владимировна их из другой комнаты выносила, он успел похитить драгоценности, что лежали в открыто стоящей шкатулке. Это вечером выяснилось, когда пришёл Саша и сказал, что никакого человека не знает. Мария Владимировна никаких претензий не предъявляла, полностью доверяла Викторовым, любила их.  В 1924 году она была в гостях у Фёдора Александровича и Екатерины Александровны в Мосоловке и сделала там серии рисунков. А дружба Марии Владимировны с Викторовыми продолжалась вплоть до 1978 года, когда она и умерла в возрасте 95 лет.

В 1968 году в гостях у неё побывала и Наташа, зашла к Халибуле. Тот, как обычно путая слова женского и мужского рода, сказал: «Какой ты старый стал». А Наталья Фёдоровна ему в ответ: «А ты, думаешь, молодой?».

 

11. РАССКАЗ МАМЫ НАТАШИ

 «Студенческие годы, которые я провела в Москве у Марьи Владимировны во время учёбы в ветеринарном институте, были по-своему незабываемы. Одно из самых сильных и волнующих впечатлений – театральная Москва того времени.

Против дома Марьи Владимировны жил знаменитый режиссёр МХАТа В.И. Немирович-Данченко. Очень картинный и представительный мужчина типа старого барина, он выходил по утрам из подъезда своего дома и садился в пролётку нанятого на срок извозчика. Извозчик тоже был одет по всем правилам, как до революции. После отъезда хозяина в окнах второго этажа появлялась горничная в кокошнике и выкладывала на подоконник постель и подушки для проветривания.

Во МХАТ я и сестра Капа ходили вместе. Покупали билеты на галёрку, смотрели «Синюю птицу» Метерлинга, «На дне» А.М. Горького, с замиранием сердца следили за сценой. Там, на сцене в роли барона непревзойденный Н.П. Качалов. Как много воспоминаний оставили эти вечера на всю последующую жизнь.

Среди таких воспоминаний и посещение блистающего отделкой и громадной электрической люстрой храма Христа Спасителя в Москве, глубокая боль в связи с его последующим уничтожением.

В 1925 и 1926 годах после окончания института работала я ветврачом в Дидеево (Диднево) под Москвой около Яхромы. Близ железной дороги, идущей на север от Савёловского вокзала, был лесистый бугор, обнесённый забором, внутри которого размещался ветеринарный пункт и жилой дом обслуживающего персонала. Для разъездов у меня был жеребец Васька, игривый и пугливый. В телеге и санях я разъезжала по своему участку, лечила у мужиков скот. Особенно трудны были операции на лошадях. Мужики лошадь связывали, валили на землю и держали. Хорошо, если резать надо было со спины. А если со стороны живота, то опасно – один раз двинет ногами – и тебя нет. Раз сорвался один жеребец, прыгнул через плетень и всадил себе кол в брюшину, обломил его. Пришлось не только вырезать, но и накладывать шов на брюшину и кожу.

В другой раз по весенней распутице надо было ехать верхом – на дальний хутор. Тогда за мной тоже верхом приехал мужик, у которого корова сутки не могла отелиться. Пришлось помогать, тянуть плод.

Люльча и Коля Викторовы тогда с родителями жили в Москве и любили приезжать ко мне на выходные дни и на каникулы. За ними ездила я на станцию. Ехать приходилось вдоль железной дороги, а паровозов страшно пугался Васька и скакал как бешенный. Как-то везла я Люльчу и шёл дождь. Васька испугался большой лужи, прыгнул, оторвал оглобли и убежал с ними. Его мужики поймали.

А вообще Васька был ручной, за лето я и дети его набаловали и утром он лез в окно, тыкался мордой в стекло, просит сахар.

Люлька особенно часто жила у меня и любила ходить к железнодорожной линии. Бывало, как услышит, что идёт поезд, бежит с букетом и бросает машинисту. Машинисты её знали.

Около Яхромы в то время был женский монастырь, преобразованный в коммуну. Настоятельница там была по образованию агроном и хорошо распоряжалась хозяйством. Сады, огороды, скот были у них ухожены и аккуратны. Для многочисленных уток и гусей были выкопаны специальные пруды. Раз мальчики кидали камнями и повредили утке крыло и лапу. Я часто ездила её перевязывать и вылечила.

Мужчин в монастыре было только двое: пастух да священник.

Сестра Капа в то время была переведена на учёбу в Ленинград. А в 1927 году туда послали на курсы и меня. Мы с нею целую неделю были вместе. Ходили к родственникам, с которыми давно не встречались: Ласкиным, которые бедствовали, Васильевым и Орловым, которые жили хорошо. В дом Уляши к её мужу ходили известные писатели, поэты, артисты, устраивались литературные вечера.

Жили мы с Каппой на квартире у хозяйки, бывшей аристократки. Та по утрам вставляла в глаз монокль и специальной махалкой из страусовых перьев сметала пыль с многочисленных безделушек, наполнявших комнату.

В это самое время из Саратова  на курсы повышения квалификации и приехал брат Володя Викторов, Коля Семёнов и Миша Радюк. Первый специализировался по энтомологии, второй – по зоологии, а третий – по защите растений. Володя и познакомил меня с Колей. Володя и Коля приходили к нам по воскресеньям, пилили и кололи дрова, чем очень расположили к себе хозяйку. Мы с Колей встречались, читали вместе вслух подаренную им книгу В.Г. Короленко «Лес шумит» в дешёвеньком издании. Потом полгода нежно переписывались.

С 1928 года перевелась я на работу в деревню Сабуровку (Сабурово) Тамбовской губернии, чтобы по просьбе родителей быть к ним поближе. В начале зимы в гости, а также для того. чтобы просить руки ко мне приезжал Коля Семёнов. В санях с возницей мы ездили в лес на охоту за волками, но неудачно. Впрочем, Коля всё же убил одного зайца. Потом я долго не могла выбраться к нему в Саратов – не было замены, не отпускали. А Коля к тому времени снял квартиру, присылал письма. Наконец, прислал телеграмму: «Жду до девятнадцатого, двадцатого будет поздно». (очевидно, имелся в виду его день именин – девятнадцатого декабря, Никола Зимний). Тогда я бросила всё и приехала.

Разместились мы на Рабочей, в снятой квартире. Третьим членом семьи пока был только охотничий коричнево-мраморный масти пойнтер Рекс. Вскоре одни знакомые Коли собирались уезжать, а перед этим прописали его и передали ему две комнаты в квартире с удобствами на Большой Сергиевской в доме №192. В этой-то квартире потом мы и прожили ровно 20 лет.

Устроилась я ветврачом на пароходной переправе в Покровске. Очень одолевали меня цыгане – всё пытались провезти больных и краденных лошадей, совали деньги.

Весной 1029 года взяли меня на раскулачивание. Участвовала я в описании скота, осуществляла ветеринарный контроль, оформляла отправные документы.

Потом настал год 1930-й, родился первый сын, и началась история уже другой семьи – семьи Семёновых.

 12. РАССКАЗ ДЯДИ СЕРЕЖИ

Окончив курс ветеринарного института, вскоре попал я в Новочеркасское кавалерийское училище в ветеринарный эскадрон, стал там учиться на ветеринарного военного врача. Весенней ночью 1930 года подняли наш эскадрон по тревоге, выдали оружие и верхами погнали в какую-то станицу. Ехали ночью, а на рассвете повстречали мы обоз, везущий семьи раскулаченных. Везли их на быках, а дети целыми кучами сидели не на каких-нибудь узлах, а прямо на досках телег. Я подъехал к командиру взвода и говорю: «Да разве можно так с детьми-то поступать?». Он нахмурился и тихо, чтобы никто не слышал, мне отвечает: «Молчи, если хочешь остаться живым». Приехали мы на место, оцепили большую станицу, пока там шло раскулачивание (вторая волна).

Затем стал я служить в различных кавалерийских частях и в 1938 году был уже в чине подполковника, состоял заместителем командира дивизии по ветеринарной части. Стояла дивизия под Горьким, была в резерве Главного командования РККА и называлась «Первая образцовая кавалерийская дивизия им. Сталина». Тогда, в 1938 году, ждали приезда в дивизию С.М. Будённого. А накануне застрелился командир одного из полков. Будённый потом на митинге выступал и говорил, что не зря застрелился кавполка – он знал за собой вредительские дела и что ждёт его суд.

Впрочем, скоро и меня арестовали. Был я очень неосторожен, любил пошутить, поговорить в командирской компании. Один раз рассказал о том, что мне было известно от старых кавалеристов относительно порядков в царском гусарском полку. Ну, слегка похвалил я их. А про офицеров сказал, что они были удальцы-молодцы, лихо пили. Во время выпивки «ездили» из Петербурга в Москву и обратно. Делалось это так. Один называл первую станцию, и все выпивали, потом следующий называл вторую и т.д. Были, которые «доезжали» до Москвы, ну, а те, что возвращались в Петербург, были совсем герои и т.д.

Служил у меня один фельдшер тихий и партийный. Вот он-то на меня и написал, что я вёл антисоветскую агитацию, в частности, хвалил жизнь в царском гусарском полку.

Следователь мне потом именно такую формулировку и предложил подписать. Я сначала отказывался, а он мне тихо так, печально говорит: «подпиши лучше это, а то как бы хуже не было». Я подумал-подумал и подписал. Попал на ударную сталинскую стройку Беломорканал. Спускали нас в глубокий котлован – метров сто глубины, и мы там ногами месили грязь, а руками – бетон.

Только началась война, зачислили нас в штрафную роту и выставили на позиции под Ленинградом без всякого прикрытия. Ни танков, ни артиллерии, ни пулемётов – одни штыки. Налетели немецкие бомбардировщики – мы по ним из винтовок. Потом смотрю, бомбы из них посыпались  сверху как огурцы. Меня сильно контузило, отправили в госпиталь, а оттуда обратно в лагерь в Пермскую область на лесозаготовки.

Начальник лагеря ездил в коляске, запряжённой кровным орловским рысаком. И вдруг у того жеребца выросла под кадыком громадная шишка, стал он задыхаться на ходу. Никто не знал, что надо делать, а мне эта болезнь была известна и как её лечить – тоже. В общем, вылечил я рысака и стал работать в зоне ветеринарным врачом, неплохо жил.

Вышел я из лагеря в 1953 году, пошёл на станцию через деревню. Окликает меня женщина от своих ворот: «Что, служивый, освободился?». «Да», — говорю. «Ну, если хочешь, — говорит, — заходи, гостем будешь». «Зайти можно, — отвечаю, — но только толку-то с меня вряд ли будет». «А, ничего, — ободряет меня она, — я тебя молочком, яичками подкормлю».

Ну, зашёл я, устроился спать на печи. Ещё у неё четверо детей в избе. Кормила, правда, вкусно, сытно. И я кое-что поделывал: дровишек подрублю, калитку починю, а так больше душой отдыхал, да о себе рассказывал. Наконец, в субботу она т говорит, чтобы я, значит, нарубил дров и натопил баню. Я так и сделал, вымылся в бане, а потом залез на печь, да там покуривал. Вообще, тоже сходила она в баню с ребятишками. Те спать легли. А она на лавку, значит, села и начала волосы расчёсывать, да так гребень с досады рвёт. Потом и говорит: «Ну, так ты чаво же? Я ить даром-то тя кормить не буду …». Я посмотрел-посмотрел: четверо детей. Потом на часы посмотрел, вижу, до поезда ещё время есть. Подумал, собрал вещи, да и на станцию пошёл.

Приехал в областной центр Молотов, а оттуда направили меня на работу ветврачом в совхоз «Бумажник». Через некоторое время женился а на Фаине, заведующей детским садом, двоих детей с ней нажили.

В своё время пришла мне повестка приехать в город за денежным переводом – одиннадцать тысяч прислали мне в качестве компенсации за незаконное осуждение. Поехал я в чём был – грязных сапогах и телогрейке. Пришёл в сберкассу, получил деньги, поворачиваюсь, а тут милиционер. Это его сотрудники сберкассы вызвали меня проверить. «Ваши, — говорит, — документы». Дал я ему паспорт и удостоверение офицера в отставке. Он мне их возвратил, встал смирно, честь отдал и говорит: «Извините, товарищ подполковник». Я ему: «пойдём, выпьем». А он отвечает: «Не могу, я на службе».

До 1965 года проработал дядя Серёжа ветеринарным врачом, до внезапной кончины своей.

 

ПОСЛЕСЛОВИЕ

 Этим и кончается вторая и последняя часть книги, посвященная истории семьи Викторовых, когда дети Фёдора Александровича и Екатерины Александровны образовали свои семьи, открыв главы нового (шестого) поколения. А это уже целый ряд своих отдельных историй, жизнь многих семей под иными фамилиями. Ныне продолжение рода Викторовых могло бы поддерживаться сыновьями Николая Александровича Викторова, правнуками Фёдора Александровича и Екатерины Александровны. К сожалению, они мало знают о своих предках, не наследуют памяти, фамилий и традиций большой когда-то семьи, семьи многодетной, честной, трудолюбивой, все дети которой получили высшее образование и дали такое же образование своим детям.

Эта книга – не просто отдание долга нашим ушедшим и ныне живущим предками книга должна объединить прямых потомков, а их сейчас почти сорок человек, дать им сведения об их истории и происхождении.

Случилось так, что в послевоенные годы (после 1945 года) центром семьи Викторовых постепенно стала наша, всем хорошо знакомая, тётя Капа, младшая дочь в дореволюционной семье Викторовых. К ней стекались и стекаются письма, телефонные звонки, новости, приезжали родственники. Этому способствует известные черты характера тёти Капы и то, что живёт она в Москве – там, где и половина остальных потомком. Написала тётя Капа и свои собственные воспоминания.

Вторая часть настоящей книги более фрагментарна, зачастую носит характер перечисления биографических фактов из жизни того или иного члена семьи, не составляет единого целого. Объясняется это просто: автор книги записывал в основном то, что сами вспоминали отцы и матери его поколения, а вспоминали они в первую очередь и более всего свои детские и отроческие годы, так, видимо, устроен каждый человек. Да и дедушка наш, Фёдор Александрович, оборвал свои записки на описании событий 1906 года.

Умер дедушка в 1938 году в возрасте 80 лет в Тамбове от воспаления лёгких. Могила его цела: в металлической ограде стоит крест и на нём табличка с надписью. Шесть последних лет жил он один без бабушки, которая уехала помогать дочери Капе растить и воспитывать сына Лёву. Во время Великой Отечественной войны 1941045 гг. бабушка Екатерина Александровна жила в Саратове попеременно в семьях сына Володи и дочери Наташи. Умерла она в декабре 1945 года в возрасте 87 лет. Ничем не болела и скончалась от старости, тихо пролежав в постели две недели. За десять минут до конца внятно сказала «ты меня прости» (дочери). Через день приходит из церкви батюшка, кадил ладаном и отпевал как в старину было положено. На могиле бабушки на Воскресенском кладбище тоже металлическая ограда, крест, табличка с надписью «Спи спокойно, дорогая мама». Ещё одна табличка поминает о далеко лежащем дедушке и сыновьях Александре и Алексее, места захоронений которых нам не известны.

Живут, сохраняются и берегутся вещи предков: деревянный стул прадеда и написанное им письмо, швейная машина прабабушки, бабушкин плед, икона, шкатулка, золотое колечко с камнем, дедушкин складной аршин, циркуль, энциклопедический словарь с вложенным туда засушенными травами и цветами, мешочек «для золотых», письменный стол, подсвечник, визитная карточка. Сохранились вещи из Александровского дома: самовар, деревянная кадочка для соли, медный таз для варенья, латунная сковородка для блинцов, серебряная ложка, многочисленные фотографии и рамки для них и др.

В 1975 году Владимир Фёдорович Викторов (в сопровождении сына Дориана) в последний раз посетил Александровку. Дома Викторовых уже не было. На его месте процветал огород. Здания церкви, школы и барского дома были целы. Речка Ключевка превратилась в доживающий свой век грязный ручей двухметровой ширины. А от пышного великолепия целинной степи, естественно, не осталось даже упоминания.

В Тамбове доживают свой век братья Ромашины, столетний Сергей Иванович и Николай Иванович, которому в этом году исполнилось 90 лет, свидетели старых времён, людей и событий. Их отец, Иван Петрович, был другом нашего деда и работал фельдшером в Знаменском имении графа Строганова. Это им сняты многие из сохранившихся старых фотографий, сделанных в Александровке и Знаменке.

Ну, а сама Знаменка и бывшее графское имение, этот некогда цветущий райской уголок, как пишут Ромашины, временем и людьми превращены в обычное районное захолустье.

Время идёт и, будем надеяться, что придёт пора, кто-нибудь из потомков Викторовых продолжит эту книгу.

А теперешний автор её должен сделать в заключение своё последнее воспоминание о единственной встрече своей с дедом Фёдором Александровичем, от которой сохранился в памяти один единственный эпизод 1934 года.

Дед приехал в Саратов в гости к детям – в семьи Наташи и Володи. Вечером на нашем обеденном столе, как всегда, горит керосиновая «десятилинейная» лампа. Дед сажает меня рядом с собой на крытый белой козьей шкурой сундучок, достаёт привезённый в подарок букварь и пальцем показывает буквы. У него белая неширокая, но длинная борода, высокий лоб и длинные белые седые волосы на голове, зачёсанные прямо назад. Очки с маленькими стёклами. Рука у деда мягкая и очень тёплая, на ногах белые валенки. Он добр и терпелив ко мне.

Когда дед уехал, соседка сказала про него: «Фёдор Александрович-то ваш как профессор, истинный профессор».

Вот и всё.

 

Июль 1988 года.

 

Вопросы

1. Где теперь Александр Федорович, который в 1933 году жил в Тверской губернии?

 

ПЕРЕЙТИ НА ГЛАВНУЮ

ПЕРЕЙТИ НА КАРТУ САЙТА